Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [59]
Примечания говорят с территории мета-текста, всякий раз под- и у-тверждая фундаментальную раздвоенность как авторской инстанции, так и уровней «романического» повествования. Это остранение, создаваемое размеренными прорывами мета-текста в самый текст, без сомнения, помогают нам выдержать чудовищность отдельных картин-эпизодов, подчеркивая их болезненную фантастичность.
Вот внезапный возврат к реальности: «Заметки о наркомании. Каждые два часа колю юкодол. У меня есть место, где я могу вставить иглу прямо в вену, она все время открыта, как красный гноящийся рот, распухший и бесстыжий, после каждого укола образуется неторопливая капля крови, смешанной с гноем…
Юкодол – это химическая разновидность кодеина, дигидрооксикодеин».[151]
Стремительное вторжение авторской откровенности: «Раздел, изображающий Город и Кафе Встреч, написан в состоянии интоксикации ягом… яг, айуахуаска, пилде, натима – это индейские названия Баннистерия каапи, быстрорастущей лозы, произрастающей в бассейне Амазонки. Описание яга см. в Приложении»[152]. В приложении действительно находим описание яга, данное сухим и точным языком, как протокол в суде, как верный рецепт.
Волна сходит, через секунду накрывая по новой. После внеочередного возврата к реальности следует затемнение, как в тревожном кино: «Читаю газету… Что-то о тройном убийстве на рю де ла Мерд, Париж: «Сведение счетов…» Меня куда-то уносит… «Полиция установила виновного… Пепе эль Кулито… Миниатюрная Жопа, ласковый тщедушный человечек». Неужели это и впрямь там написано?.. Я пытаюсь сосредоточиться на словах… Они распадаются в бессмысленную мозаику…»[153] Приливами и отливами, как при наркотическом опьянении, держится весь текст, тот, за мозаикой которого читатель стремится угнаться с тем же отчаянием, что и автор.
Первый симптом антиромана: попытка к бегству.
«Голый завтрак» – искусство капитуляции, стратегия спасения, руководство к действию в безвыходном положении. Вся ирония, которую вполне можно назвать контрромантической (как и весь этот роман – антироманом), обнаруживается в том, что даже в безвыходном положении всегда остается отчаянная возможность – стать писателем, осуществить радикальное бегство посредством письма. Тогда почему нужно называть это бегство контр-романтическим?
Потому что романтик одержим поиском подлинной реальности – он бежит лишь неподлинных, искаженных форм ее отражения в последней мечте о достижимости высшей истины, финальной полноты бытия. В таком случае контрромантик Берроуз, напротив, сыт по горло грязной подлинной реальностью, которая являет собой откровенно грубую физиологию, пронизанную господством, властью и подавлением. Он ищет не подлинного, но как раз-таки иллюзорного – его цель теплится в таинственной силе художественного воображения, которое может принести искомую свободу. Конечно, романтик, особенно если он делает это на немецком языке, описывает свой исполненный величия и таинства путь почти что в тех же терминах. Но это не должно сбить нас с толку: мечта и реальность у Берроуза и романтиков зеркальны и обратимы, тут и там они приобретают противоположные значения. Воображение Берроуза не стремится обрести утерянную, как золотой век, полноту бытия. Напротив, оно существует для того, чтобы разить и раскалывать бытие на мириады частиц, ибо так называемая полнота действительности – это полнота подавления, пронизывающая изможденное в муках жизни тело.
Отсюда и происходит двойственность в нашей трактовке иронии: одна – романтическая, она остраняет кажущийся мир и взывает к истине; другая – контрромантическая, она искривляет, извращает, изламывает истину в попытке к бегству от жестокой гегемонии подлинности и правды. Предел второй иронии обнаруживает себя в том, что сама подлинная истина бытия, сокровенное самое само романтизма воплощается в виде джанка – наркотика, властно покоряющего тело и дух, пригвождающего их к кривому кресту зависимости. Таков предел всех устремлений, точка схождения нехоженых путей, таков Синий Цветок Новалиса – в ложке с черным от копоти дном. (Тело и дух – точнее говоря, дух поминать некорректно: на первый взгляд он весь редуцирован к телу, как у вульгарных материалистов XIX века – дух сочится, как желчь, и весь выходит в ту самую ложку, которая, как медь бытия, объемлет всё существующее своими горячими гранями.)
Любопытное свойство иронии, в определенных ситуациях превращающее ее в оружие: переворачивать всё с ног на голову. Ирония реверсивна. Стоит нам сыронизировать над какой-нибудь святыней, как она тут же превращается в гору мусора.
У Берроуза же всё на свете превращается в гору мусора, ибо его ирония обладает поистине атомным потенциалом. Никто, как мне кажется, не эксплуатировал с таким неистовством фигуру переворачивания, как Берроуз – по меньшей мере с эпохи Возрождения. А там, как мы ныне знаем, это был важный трюк: низовая народная культура через всевластие смеха утверждала себя вопреки серьезному официозу теократии.
Власть побеждает насилием, но власть побеждается смехом. В одном месте «Голого завтрака» ренессансная схема переворачивания дана почти что в чистом виде. Приведем его полностью – слово доктору Бенвею: «Я не рассказывал тебе о парне, который научил свою жопу говорить? Вся его брюшная полость то поднималась, то опускалась и при этом, ты не поверишь, выпердывала слова. Отродясь подобного звука не слыхивал.
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.