Битая карта абвера - [41]

— Этому вопросу Линдермут уделил много времени. Он наставлял, что если меня задержат при переходе линии фронта или при встрече на вокзале, я должен категорически отрицать, что связан с немецкой разведкой, что я, якобы, боясь отправки в Германию, бежал к вам. В подтверждение должен предъявить справку биржи труда. — И он протянул справку начальнику отдела. — Линдермут полагает, что это достаточно убедительный для вас документ. Он инструктировал, что если я попаду к вам — добиваться, чтобы вы направили меня в ближайший военкомат. Мол, хочу бить фашистов. В военкомате проситься сразу же на передовую. А там махнуть через линию фронта и вернуться в школу.

— А если вы сегодня не перейдете линию фронта, что тогда? — Петров заглянул в доверчивые глаза Сороки.

— О возвращении в срок особо предупреждали. Не верят тем, кто опаздывает. Линдермут прямо сказал, что, мол, смотри, не опоздай, иначе окно закроем.

— Постановочка вопроса! — воскликнул Горелов и присвистнул.

Зазуммерил полевой телефон. Горелов снял трубку.

— Да, здесь, — и протянул трубку Петрову. — Вас Рязанов.

Николай Антонович услышал взволнованный голос Ивана Федоровича.

— Мне нужно срочно вас видеть!

— Что случилось?

— По телефону не могу. Я недалеко. Буду через несколько минут.

— Жду.

Сизов вопросительно смотрел на начальника отдела, но тот только пожал плечами и обратился к Василию:

— С вами кого-либо готовили к переброске?

— Нет. Но я знаю, что готовят. — Он подумал и уточнил: — Троих я знаю, но за несколько дней до моей переброски в школе я их не видел.

Он описал их внешность. Особое внимание обратил на курсанта по кличке Свист, бывшего рецидивиста, о котором говорили, что он вор в законе.

— Внешне неприметный, рыжий, волосы густые. Незадолго до того, как его не стало в школе, шевелюру постриг. На левом виске небольшой шрам. У немцев пользуется особым доверием. Добровольно согласился участвовать в расстреле одного из курсантов, тот намеревался после переброски перейти к вам с повинной.

Сорока помрачнел. Петров почувствовал, что он о чем-то умалчивает. Но вот Василий вскинул голову и сказал:

— Линдермут и меня включил в группу, которая должна была привести приговор в исполнение, — выдавил он из себя. — Я не знал, что мне делать. Согласиться? Бежать? — и сам себе отвечая, продолжил: — И стал я рассуждать. Убегу — не выполню задания. А останусь? Значит, сам себя определю в предатели! И все же хорошо, что не поторопился. Утром пришел зондерфюрер. Веселый, шутит и говорит: Кузя... — Он запнулся и поторопился объяснить: — Такую кличку они мне дали. Так вот, Линдермут говорит, что Петцгольц приказал мне только присутствовать на казни. С улыбочкой объяснил, что мол, в полиции мне дали блестящую аттестацию. Дахневский даже наплел, что я принимал участие в каких-то карательных операциях. Но Андрей Афанасьевич знает, что ни в каких акциях я не участвовал. А Дахневский и Стеценко хотят выслужиться перед фашистами, приписывают то, чего не было и нет...

— Что ж, фашисты решили, что вы и так достаточно замараны перед советской властью.

— Вероятно, так.

В это время в землянку буквально ворвался Рязанов. Заметив Сороку, остолбенел. Петров, а за ним и другие, глядя на Рязанова, засмеялись.

Иван Федорович никак не мог прийти в себя. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась натянутой, неестественной.

— Что у вас? — спросил Петров у Рязанова. — Можете говорить.

— Теперь я знаю, что поступил правильно! — воскликнул Рязанов. — Тут такое! — но увидев, что брови Петрова нахмурились, поспешил перейти от эмоций к делу. — Как только они разошлись, — он кивнул в сторону Сороки, — один боец быстро собрался и вышел из зала. Я за ним. Смотрю, идет он, прихрамывает. Ни на кого не обращает внимания, не оглядывается. Я уже хотел повернуть назад. Но... Он сделал интригующую паузу. — Вижу, а он ускорил шаг и вроде хромать стал меньше. Я за ним. А он, оказывается, за связником, извиняюсь, за Василием. Василий, вижу, топает, и чем дальше, тем скорее. А боец за ним, не отстает. И совсем перестал хромать. Это мне показалось подозрительным, И подумал: уж не контрнаблюдение ли?

— А где он сейчас?

— Тут, недалеко.

— Вы можете обрисовать его внешность? — забеспокоился Сорока.

Иван Федорович исполнил его просьбу. Василий не сомневался — за ним следил Свист. Как могло случиться, что он его не увидел? Что же теперь делать?

— Догадываетесь, о ком идет речь? — спросил Петров.

— Похож на Свиста...

— Дела-а-а! — протянул Горелов.

Петров резко обернулся к Рязанову.

— Доставь этого типа сюда! Лично отвечаешь за него!

Николай Антонович предложил Сороке спрятаться за отделявшей угол землянки плащ-палаткой. Если он опознает Свиста или какого-то другого курсанта школы, пусть об этом тихо скажет Сизову.

Вскоре Рязанов привел бойца. Василий вздрогнул, увидев через дырочку в палатке вошедшего, и еле слышно сказал: он! Но от этого шепота Свист дернул головой, рука отработанным движением нырнула под полу шинели. Рязанов и Сизов схватили его руки и заломили за спину.

— Спокойно, Свист! Игра окончена, — удерживая его, сказал Иван Федорович.

Свиста под охраной отправили в отдел. Он оказался не таким уж твердым орешком. Когда до его сознания дошло, что игра окончена и за службу у фашистов придется отвечать жизнью, спесь с него слетела. Он никого не щадил, старался показать себя раскаявшимся и заблудшим. Отвечая на вопрос, почему холуйски служил фашистам, объяснил, что не заметил крапленых карт, даже масти не различал, что обозначало — запутался. Свою развязность в начале допроса оправдывал тем, что «нервы бренчали», а теперь, мол, понял, что с немцами у него «случился перебор, прикупил лишнего». Но контрразведчиков в данном случае меньше всего интересовала его психология. Нужно было в первую очередь узнать задание, полученное им в абвере. Если верить Свисту, ему поручили следить за Сорокой, запомнить и доложить, с кем он будет встречаться.