Бирюзовая тризна - [5]

Но к утру, выплакавшись вволю, она умолкла, став тихой и какой-то бесцветной. К завтраку она сварила кофе ужасающего вкуса и крепости. Я перегнал «Молнию» к песчаным отмелям и там поставил новый руль. Когда работа была окончена, Гуля, сидевшая все это время на песке, перебралась на нос и устроилась там, свернувшись в клубочек, маленькая и несчастная. Но даже будучи маленькой и несчастной, она все равно была восхитительна. Было что-то особенное в изгибе плавного перехода от бедер к талии, в линии спины и изящных плеч. Я невольно чувствовал некий отголосок похоти и сожаления, глядя не нее. Но нельзя сказать, что я действительно сожалел о своем бездействии. Полагаю, в мировой поток оголтелого секса я не способен вложить сколько-нибудь значительную долю. Я предпочитал классику.

В десять утра мы были у Полуденного Ключа. Левеллен расхаживался взад и вперед по пирсу. Я обошел его и велел Гуле прихватить свою голубую сумку и вытряхиваться, а с концами я справлюсь уж как-нибудь сам. На самом деле, я не собирался причаливать. Я только подогнал «Молнию» впритирку к пирсу, и Гуля немедленно выпорхнула — прямо в объятия любимого папы. Все рабочие дока, случившиеся поблизости, с любопытством следили за развитием событий. Ручаюсь, что Гуля обдумывала каждую деталь «возвращения блудной дочери» всю дорогу до Ключа. Она на минуту отняла лицо от отцовской груди и, вытянув в мою сторону указующий перст, ясным, высоким голосом объявила:

— Папа, знаешь, что он делал со мной! Знаешь, что сделал Тревис?! Всю ночь, всю ночь напролет он тра…

Но именно по этой фразе и тону, которым она была заявлена во всеуслышание, Тед Левеллен догадался и о полной моей невинности, и о том, что его дочь горит желанием отомстить мне за это. При первых же словах Гули я поспешно отчалил и с облегчением смотрел на уже широкую полосу воды, разделяющую нас. Но широкая ладонь Теда мягко, но очень вовремя заткнула рот негодующей дочери, и та затихла, уткнувшись ему в плечо. Тед одарил меня извиняющейся улыбкой, пожал плечами и увел девочку с пирса.

А вскоре она, уже восемнадцатилетняя, уехала в колледж.

И вот, годы спустя, в пяти часовых поясах от Лодердейла, она наконец-то очутилась в моих объятиях. Но минуту спустя словно очнулась и поспешно и неуклюже высвободилась. Чуть-чуть покраснела, улыбнулась и быстро заговорила:

— Только одна сумка? И все? Ну, конечно. Я вспомнила. Ты всегда не любил обремененности вещами. Связывают и все такое. Надеюсь, ты еще не нашел, где остановиться? Да ты и не сможешь, если не зарезервировал места. Когда я надоем тебе своей болтовней, скажи мне об этом, ладно? Мне самой никак не остановиться.

— Заткнитесь, Линда Левеллен Бриндль, моя дорогая.

— О, благодарю.

— Что у тебя случилось? Скажешь прямо сейчас или позже?

— Сейчас. Иди сюда.

Она подвела меня к окну. Заставила почти прижаться лбом к стеклу. Отсюда, с высоты всех этих этажей была видна гавань с лесом мачт на стоянках. Гуля показала мне, откуда отсчитывать. Седьмая с краю. Там тихонько покачивалась на волнах «Лань», чуть меньше, чем в полумиле и двенадцатью этажами ниже.

— А где Говард? — спросил я.

— Живет на яхте.

— А ты — живешь здесь?

— Уже месяц. Это студия моей лучшей подруги. Она уехала на континент, ее мама умирает от рака.

— Так. Дай-ка я сам. А я здесь, видимо, для того, чтобы спасти брак? Она отошла от окна и опустилась на тахту, покрытую апельсиново-оранжевым пледом. Поднесла руки к горлу, переглотнула.

— Не совсем так, Трев. — Что тогда?

— Возможны только две вещи. Только две. Первая: я сошла с ума. Или Говард хочет убить меня.

Мысль была и в самом деле безумная.

— Говард? Дж. Говард Бриндль, господи боже мой!

Она глянула на меня с мрачной торжественностью и я увидел две маленькие слезинки, дрожащие в ее глазах.

— Я пыталась убедить себя, что вернее первое. Я предпочитаю думать, что я сумасшедшая. Но я не могу! Впрочем, говорят, что сумасшедшие все не могут поверить в свое безумие, так что я не исключение. Но я просто не могу…

Она ткнулась лицом в ладони и разрыдалась по-настоящему, сгибаясь все сильнее, вздрагивая всем телом. Каштановые волосы рассыпались по спине. О'кэй, Макги, мастер спасения-на-водах, спасай теперь жизнь дамы.

Выбор у нее небогат. Безумие или смерть.

Говард Бриндль? Говард?

Давай, Гуля. Выкладывай. Все, как есть.

Глава 2

Я направился прямо в гавайский яхт-клуб, который размещался в самом конце длинного пирса. Служащий внимательно изучил мой членский билет Бискайского Королевского клуба и почтительно вытянулся. Да, сэр, разумеется, любой член Бискайского Королевского имеет право на все привилегии членов местного клуба, сэр.

Я сказал, что хочу лишь посмотреть, нет ли в порту моих флоридских друзей. Он отослал меня к смотрителю порта, а тот развернул передо мной огромную подробную схему подвластной ему территории стоянок и предложил посмотреть. К занятым местам стоянок были прикреплены кнопками ярлыки находившихся там яхт с описанием, имени владельца, сроком и тому подобным. Нельзя сказать, чтобы я никого не знал. Но три большие яхты я знал не слишком хорошо, а четвертую не знал вовсе. Чем больше стоит яхта, тем большей команды она требует. Как у старого Маккимбера, ныне покойного. Он держал на яхте команду до шести человек. Сто пятьдесят футов. Семьсот тысяч сверкающих долларов на ходу и минимум сотня тысяч в год на зарплату и текущие расходы. Но зато он побывал всюду, где хотел: Португалия, Ривьера, Греция со всеми островами, Папеэте, Акапулько. Он мог жить на яхте, в гостинице на побережье, где угодно. Он мог снятся с якоря в любой час дня и ночи. И всегда в сопровождении одной из своих дам: высокой, ослепительной блондинки. Но он никогда не пускался в круизы. Это его нервировало, говорил он. Ему не нравилось просыпаться среди ночи от непрерывного покачивания, скрипа и скрежета.