Биробиджанцы на Амуре - [25]

Рубину тоже не спалось. Он вышел на берег.

— Поднимается? — спросил он Ривкина.

— Берег прорвало.

— Что? Где?

— А вон, с, лева.

— Ну?

— Ничего.

— Работать еще можно будет?

— Теперь это уже не так важно. В крайнем случае будет на три тысячи пудов меньше. А может быть, завтра рано утром удастся кое-что сделать. Но меня беспокоит, что Фрида еще нет, меня лошади волнуют… Пятнадцать лошадей!.. Воду так и гонит! Надо как можно скорее уходить отсюда. Иначе это плохо кончится. С моторной лодки уже предупреждали…

Он блуждающим взором окидывает Амур, остров, на котором то тут, то там под лунным светом вспыхивает разлитая вода, и направляется к лошадям. Лошади стоят, насторожив уши. В эту ночь они неспокойны, при малейшем шорохе вскидывают голову и смотрят тревожно. Сокол следит за каждым движением Ривкина, и когда тот подходит, конь вытягивает свои трепетные ноздри и пристально глядит на него.

— Лошади чуют опасность даже на большом расстоянии, — говорит Ривкин, обращаясь к Рубину, который ходит за ним, не в силах сдержать охватившую его дрожь. Что-то очень неприятное чувствует Рубин в молчании Ривкина, — в таком настроении он видит его впервые.

— Да, — подтверждает Рубин — лошади очень чувствительны… А ты думаешь, что опасность так близка?

— Для лошадей, конечно. На лодках их не перевезешь. Если второй вал накатится до того, как придет катер, лошади пропали! А тогда…

Они сидели на берегу и смотрели на воду; волны бежали одна за другой, накатывались друг на друга, вставали гигантскими горами, обрушивались в водяные ямы и бездны.

— Чего это ты не спишь? — спросил Ривкин.

— Так, не спится, — ответил в раздумье Рубин.

Его удивлял и злил вопрос Ривкина, который звучал сухо и грубовато, точно Рубин был здесь чужим человеком… Эх, была бы здесь сейчас Груня, он бы перед ней душу излил. Она такая простая, сердечная…

— Груня домой уехала? — спрашивает неожиданно Ривкин.

— Ведь ты же сам ее отослал.

— Ах, да… Забыл.

Вопрос Ривкина взволновал Рубина. Он смотрит на Ривкина с неясным подозрением. Что-то он его не узнает… Какой-то он не такой, как вчера. Что с ним? Что привело его в такое состояние?

— Да, я отослал ее домой, — говорит Ривкин после минутного молчания. — Хотя Груня — девка здоровая, живая и очень славная. Что теперь женщинам делать на Амуре?

Рубин смотрит на него искоса и недоумевает. К чему он это говорит? Рубину вдруг становится не по себе рядом с Ривкиным. Он оставляет его на берегу, а сам забирается в комарник.

А Ривкин следит за ним остановившимся взглядом и не может освободиться от мыслей, которые лезут в голову: «А не был ли весь героизм этого «благородного юноши» показным? Не делалось ли все это ради Груни? Не стал ли он ударником, полагая этим взять Груню? Не затеял ли он соревнования с самым сильным только потому, что Груне это нравится?» Однако Ривкин не может забыть, как работал Рубин. Эта работа опровергает все дурные мысли о нем: «Ведь он заключил договор с Файвкой еще до того, как приметил Груню. А на сенокос он пошел добровольно». Ривкин вспоминает, в каком виде вернулся с острова Рубин после первых дней — с искусанным лицом, с заплывшими глазами. Нет, Рубин доказал, что ничего плохого о нем подумать нельзя. Но что касается Рубина и Груни, то он не может отделаться от чувства досады. Ее зеленоватые глаза всегда вызывали в сердце Ривкина сладостный трепет, но некогда было ему прислушиваться к своему чувству. Вот он и испытывает сейчас боль и досаду.

Но теперь уже поздно.

Вдруг он почувствовал на затылке теплое дыхание.

— Сокол! — весело крикнул он, поднялся и обнял стройную шею коня.

Ривкин хлопал его по бокам, гладил морду. Сокол мигал большими глазами, вытягивал морду. Он почуял тепло руки Ривкина и был очень доволен встречей. Они хорошо знают друг друга. Сокол — первая лошадь в коммуне. Он много сил отдал ей. Теперь Соколу тоскливо, глаза его туманятся, уши насторожены, а чувствительные ноздри трепещут.

К утру Амур немного присмирел. Серый туман на горах расползся и выглянуло солнце. Ривкин сел на Сокола и поскакал взглянуть, можно ли еще работать. Сидя на коне, он увидел ручьи, которых за ночь стало еще больше. Вчерашние и прежние так раздались вширь, что еще день, и все они сольются и затопят остров.

К копнам уже вела водяная дорога. Соколу вода доходила до живота. Копны были наполовину затоплены. Завтра они могут оказаться целиком под водой. Ривкин осмотрелся вокруг, нашел самое высокое место, до которого вода еще не дошла, и повернул Сокола обратно, сказав самому себе: «Надо спасти столько, сколько возможно!» Он разбудил коммунаров, и пятнадцать человек, оседлав коней, отправились отрабатывать последний день.

— Мокрого не класть! — крикнул Ривкин. — Снимать до мокрого слоя, закладывать фундамент для стога в три тысячи пудов!

Это были лучшие, наиболее сильные и преданные парни. Среди них были Файвка и Рубин. Теперь они встретились с вилами в руках. И только здесь, таская тяжелые вилы сена к стогу, шагая весь день по воде и работая с необычайным напряжением, Файвка подумал о Рубине:

«Вот парень! Приехал в белом воротничке, с белым лицом и руками, с нежной кожей, не привыкший ни к какой тяжелой работе, а теперь подставляет плечи, совсем как наш брат!» Он следил за работой Рубина. И ему нравилось, как энергично Рубин втыкает вилы в копну, как присаживается, обеими руками подсовывает вилы, поднимает копну над головой и несет ее к стогу. Рубин не отдыхает, работает без передышки. Брюки засучены выше колен, он шагает по воде искусанными ногами и работает быстро, словно торопится куда-нибудь. Файвка работает рядом и негласно соревнуется с ним. Он рад за Рубина, за этого «благородного юношу», который стал теперь для него своим человеком. Но не только Файвка и Рубин сейчас так работают — все напрягают свои силы до предела.