Биро-Биджан - [58]

«Так как же ей не поверить, Любе, когда она вот так сжимает челюсти, хмурит изможденное лицо и говорит, все кажется так ясно, все ясно? Как можно не поверить такому грудному голосу? Это же таки невозможно! Когда она говорит, забываешь все на свете и только веришь: Люба, ее голос; уверенность, что только так надо делать и так, безусловно, будет правильно».

Некоторые, так рассуждая, хотели было уйти, но не смогли. Ждали, как грома после молнии; ощущали какую-то неуверенность. Но Люба ничего не говорит. Она минутку стоит, потом идет в палатку. Переселенцы еще сидят на бревнах и смотрят вслед. На Любе короткая юбочка и высокие черные

чулки. Она идет медленно и не оглядывается. Только раз за разом наклоняется, чтобы прогнать или раздавить присосавшегося комара.

Возле палатки Люба останавливается. Молодые переселенцы сидят еще немного. Потом поднимаются и хотят расходиться. Каждый таки действительно идет спать. Но все сегодня ищут себе ложе на улице. Даже «счастливчики», что спят всегда в палатке, ищут сегодня место на улице. И, на тебе, никто себе места не может найти. Только вчера для всех хватало места, а сегодня и одного нет на улице. Все телеги чем-нибудь заняты; стол во дворе заставлен. Трава вся мокрая. Даже место под телегами заняли собаки. Откуда тут взялись собаки?..

Все бродят так долго, пока, незаметно для самих себя, не останавливаются возле палатки. Каждый раз подходит еще кто-нибудь, и вскоре возле Любы собирается кружок коммунаров, которые стоят и ждут, сами не зная чего. Да, Люба забыла спросить: пришли ли уже ответы из дома, что семьи получили деньги, которые им посылали? Нет? Надо было бы спросить у Васи, на тихоньковской почте.

И еще она хочет спросить: как быть с больными. Надо отправить кого-нибудь, чтобы ухаживал за ними.

А почему, например, ей до сих пор не сказали: дает ли агроном вязалку? Или нет? Он уже чересчур носом крутит…

Еще одно хотела она спросить… Нет, не одно, много чего должна она спросить и сказать. Все завели моду делать все наскоро, лишь бы избавиться. Не понимают, что на одну работу нельзя навалиться всем сразу. Люба оперлась на столбик, что возле входа в палатку. Все окружили ее и слушают. Она говорит уже не тихо. Она не уставшая. Чтобы растолковать кому-нибудь то, что нужно, Люба не знает усталости.

Как это так, что хотели сбросить с плеч все дела. Есть столько важных вопросов, надо все обдумать; надо договориться про лес на сараи и на дом; надо отправить людей косить сено, и много сена. Мало лошадей. Двое парней больны; какие-то трое начали ворчать и хотят бросать коммуну.

Люба насчитала множество важных вопросов. Ее истомленное лицо снова стало напряженным, по-взрослому серьезным. Глаза ее блестели и грезили. Она снова говорила своим уверенным грудным голосом. И в ночной тьме она указательным пальцем рисовала полоски, точки, окружности; изо всех этих рисунков она плела одну мысль: надо добиться, чтобы все шло организованно. Вот точка. Вот круг. Точка стоит посредине. Из всего круга устремляются к этой точке, и это называется:

— Организация.

Молодые переселенцы, которые стояли вокруг Любы, тоже видели все так ясно, им даже стало неприятно, что раньше они думали что-то недоброе об этой изможденной девчонке. Как здесь все ясно: вот точка — все ее видят. Вот круг — каждый парень, кто хоть понюхал геометрию, может себе представить круг. Теперь очертить еще больший круг — тоже очень понятно. Вся коммуна встанет на него, и общими силами направятся к центральной точке и вместе завоюют ее…

Для всех была теперь так понятна необходимость работать, что все с нетерпением ждали дня, когда можно будет взяться за работу.

— А кто эти три парня, которые хотят выйти из коммуны? — Внезапно спросил кто-то. Никто не отозвался. Никто даже и не кашлянул, чтобы его не заподозрили. Разве кто уйдет сейчас, когда все так ясно и близко. У Фулька выступили слезы на глазах. В темноте их все равно никто не заметил. Да если бы даже и заметил, то тоже ничего не сказал бы. Фулько думал: дом. комары. надо выспаться., но раз уже так, то пусть будет.

Никому даже не хотелось лезть под брезент, задыхаться там под грудой одеял и тряпья. Да и после этого бояться, чтобы комары не кусали, лучше уж простоять тут во дворе возле славной Любы, слушать и видеть перед собой цель. Но как ее достичь?

Когда луне надоело стоять привидением посреди неба, чтобы каждый кусок облака цеплялся за ее лицо; когда она сдвинулась с места, а с другой стороны, напротив, небо начало сереть, люди разошлись на разные работы.

Уже утром всем не хватало сил. Пила вгрызлась в дерево до половины ствола и не хотела двигаться ни туда, ни сюда. Ветки, которые в другой раз отлетали, только ударишь топором, теперь держались, как прикрученные. Топор никак не мог попасть в зарубку. А там, в поле, сегодня наткнулись на кусок луга, пусть бы уже больше такое не случалось. Одни кочки. Таки только кочки, корни и кустики. Косилка и трех махов не пройдет гладко. Все только цепляется и цепляется. Гнуса того сегодня утром невозможно было стерпеть. Так он кусался и въедался, как никогда. И минутки не давал свободно подышать.