Биро-Биджан - [32]

— Такие они все, эти пьяные гураны (обидное слово у казаков — примеч. авт.), — жаловалась жена инструктора. — Все время пьянствуют. Раньше водку привозили контрабандой из Китая. Теперь уже и тут дешево. Перестали возить оттуда, пьют здешнюю.

Такие уж они люди, те казаки: горе свое запивают. Эх, чего только им не довелось переживать. Сама она немного знает. Она тоже православная, да еще и рябая. Она мало знает, да и рассказывают ей мало. Если хотим, можем пойти к старым казакам. К тем, которые раньше поселились здесь, возле Амура. Самый старый тут в селе Зёмин, Платон Васильевич Зёмин. Он первый казак в Лазарево. Он может рассказать, что делалось в этом краю лет шестьдесят-семьдесят тому назад. Сколько дичи и гнуса тут было. Вот пойдите только, поговорите с ним.

… Платона Зёмина мы увидели за столом, заставленным пустыми и полупустыми бутылками и всякими объедками. Сколько я ни пытался его растолкать — все напрасно. Он даже и головой не пошевелил. Возле него на полу растянулся другой, помоложе, с подушечкой под животом. А на пороге — сын Платона, щекою в луже слюны.

Невестка Зёмина, веселая синеглазая бабенка, уверила меня, что свекор ее знает множество интересных историй. Пусть я приду завтра утром, и он мне расскажет; если хочу, то могу у нее заночевать. Тут же на полу. Вместе со всеми.

Веселая синеглазая бабенка — невестка Платона, Аленой зовут.

… Вечером нас не оставили в покое. Гости не должны обижать хозяев. Мы должны тоже принять участие в праздновании. Ну, если мы уже много не пьем, то хоть по рюмке. Но совсем отказываться нельзя. Ведь мы же будем соседями. Навсегда соседями. Еще увидим друг друга.

Хозяин наш, инструктор, так крепко заснул, что ничего не слышит. Тут танцуют, играют, шумят так, что стекла звенят. Он лежит на полу с подушечкой под животом, лениво ворочает языком и морщит лоб. Дергая щеками, он отгоняет то таракана, то навязчивый зов гармони.

Но не здесь, не у нашего хозяина самая большая гулянка. Надо пойти к Кузьмихе, вдове. Все равно сейчас туда заберут гармонь. Там и в праздник продают водку. Там будет вся молодежь из Лазарево. Мы должны обязательно там быть. А особенно младшие из нас.

У Кузьмихи ни у кого не было ни времени, ни места, чтобы нас поприветствовать. Некоторые из нас вынуждены были стоять под окном и заглядывать, если хотели что-нибудь увидеть. Маленькая крестьянская изба Кузьмихи была переполнена молодежью и удушливой жарой. Посередине расступились гости в кружок и в нем на одном месте часами топтались, танцуя «коробочку» или «краковяк». Командует танцами гармонист. Хочет он — перестает играть, хочет — играет дальше.

Но больше всего танцуют молодые казачки под «подгорный вальс». Это самый веселый танец, который никогда не надоедает и никогда не повторяется. Молодые казаки и казачки должны показывать каждый раз новые фигуры, сколько бы часов не играл гармонист.

В танце идут только несколько парочек, но принимают участие в нем все. Те, кто стоят близко к кругу, помогают придумывать новую фигуру, новое движение. Те, кто стоят подальше, поддерживают гармонь веселой частушкой:

Ты почище мети, новая метелочка,

Ты почаще люби, лазаревская девчоночка.

Молодые легкие ноги казачек подхватывают мотив и рассыпают его дробным притоптыванием. Гармонист веселеет, прикладывая ухо к растянутой гармони, энергично встряхивает густым чубом и еще живее:

Одна горка высока, а другая низка,

Одна милка далека, а другая близка.

Тогда уже все подхватывают:

Как подгорную плясать, надо знать колено,

А лазаревских любить ребят, надо взять полено.

И гармонь, и танцы, и песни продолжаются без конца. Иногда это все сливается вместе, соревнуется и ловко да прытко перегоняет одно другое…

Иногда посреди танца выскакивает парочка во двор «прохладиться». Здесь он обнимет ее, что-то прошепчет. Она рассердится на него, и они снова идут танцевать.

«Прохлаждаясь», одна гольдка с широким лицом рассказала мне, что хоть у них в селе комсомольцев и нет, но она про них кое-что слышала. Газет никто не читает, кроме председателя сельсовета. Она тоже не читает. Трехлетку она уже давно закончила, уже давно и забыла все. Лазаревцам некогда браться за писанину. Очень много работы. Но работать не хочется. Вот накорми только восемь коров, да тринадцать свиней, да мелкую живность, да лошадей. Травы довольно — пусть сами идут и ищут себе. А что, разве не так? Нет, только так.

Кроме гармони, она знает еще много инструментов. Она их сама никогда не видела. Но другие девчата, что были в Хабаровске, видели. Они видели пианино — такой большой, большой инструмент, — и еще кое-что видели.

Девушка стояла напротив меня, держала меня за руки и не давала мне и слова вымолвить.

Она очень любит радио. Она про это слышала. Так говорят, что оно само говорит. Как вот граммофон. А граммофон она уже сама видела в селе.

Про электричество она тоже знает. В Хабаровске оно есть. Во Владивостоке тоже. Потому что Владивосток — это самый большой город на целом свете. Сама она не видела, но знает наверняка. Большего города она в целом свете не знает.

Слышала ли она о приезде евреев в этот район? Конечно, слышала. Говорят, что они привезут сюда кино, театры и комсомольцев. Ах, если бы привезли. Она бы первая стала комсомолкой и пошла бы в кино…