Биро-Биджан - [31]

Нохем думает, что Биро-Биджан — это настоящая стройка. Потому что тут будут строить раз и навсегда, таки поэтому американцы не хотят помогать. Они любят делать только понемногу, по мелочи. А тут закладывается такое, что аж во рту горько. Нет. Тут надо самому, все самому делать. И как раз, им назло, справимся сами.

Но Йосель от своего совета не отказывается. Он им как напишет, то у них в глазах потемнеет. Вот специально напишет. Эхиэль, этот кабанюга, богатырь, хоть и родной шурин, а ничем не поможет. А Моша-скорняк, который дома был самый бедный, имущество которого мусора Эхиэлева не стоило, тот наверняка поможет. Йосель ему напишет, что это уже последний раз. Все равно, если бы Америка…

Но Йосель, один раз начав говорить про Америку, уже не может остановиться:

— Ах, да и хорош этот масличник; кони с телегой вязнут в луже, а ему далась эта Америка с маслом. Э, нет, не будет из него человека. Никакой Биро-Биджан ему не поможет…

— А ну, парни! Айда помогать! Ну, вместе! С той стороны. Вот так. Еще немного. Готово. Ох, это же и кони! Чуть только немного устали, сразу забывают про норов. Тянут — аж любо.

… Вот уже выехали из леса. Деревья с птицами и с насекомыми остаются позади, а впереди — село с деревянными домами. Все там деревянное. Церковь тоже деревянная.

Это — Лазарево.

***

Почему же это нас в Лазарево встречают одни женщины? Они окружают наши телеги, и начинаются расспросы и пояснения.

Они тоже рады, что евреи приезжают сюда. А чем это им повредит? Евреи чужого не возьмут: тут столько свободной земли и леса, что на всех хватит. Не только для евреев.

Вот что говорят: будто евреи привезут трактора, — этому они никогда не поверят; уже кто знает сколько лет начальство обещает привезти трактора, а не привозят.

— А вот говорят еще, что евреи из больших городов все богатые — так зачем же им ехать в такую глушь?

— Разве? Так не все евреи богатые! Это ж и у евреев есть бедняки и куркули? Или как говорит председатель сельсовета: пролетариат и буржуи. Вон как, правда, интересно.

— Да ничего, можно распрячь лошадей и в первый попавшийся двор завести. Не покусаем и не обворуем. Вообще в их селе не воруют. Никто никогда и не пробовал. Знают, что разговоры разводить не будут.

Над нами посмеялись, что мы хотим тут купить для лошадей овса. Трава тут такая питательная и сочная, что лошади ее с удовольствием будут есть. Если хотим, можно послать ребенка показать, куда вывести лошадей, стреножить их и оставить на всю ночь. Никому и не надо возле них ночевать. Нечего бояться.

Пустили лошадей, можно и самим пойти поискать чего поесть. Так не к кому обратиться: почти во всех домах лежат на животе казаки и храпят. Под животом лежит подушечка, а голова на кулаках — так и спят.

В некоторых домах казак, не попав в дом, лежит на пороге пьяный, ноги простерты в сени. В доме тихо и темно: окна занавешены. Никого нет. Только на полу или на пороге храпит пьяный мужчина.

— Что это значит?

Выясняется, что сегодня второй день праздника. Водка дешевая. Поэтому сегодня все пьяные в дым. Самые пьяные мужчины. Женщины на улице, а пьяницы спят на полу. Пьяницы никогда не кладут подушку под голову, а только под живот. А порог часто служит пьяному подушкой. За десяток яиц крестьянка хочет с меня четыре золотых. Ну, если так дорого, то я не могу закупить еду на всех. Я куплю полдесятка только для себя. Она, крестьянка, все знает. Она сама с Черниговщины. Она знает, что евреи потому уезжают из дома, что не хотят торговать. Все евреи хотят, чтобы при советской власти были только кооперативы. А крестьяне доказывают, что хлеб надо везти в конторы, а кооперации им не нужны. Она все это знает. Один какой-то приезжал, так все рассказал. Ее муж тоже оттуда. Вот видите — ее муж не пьянствует. Он просто себе спит на лавке — не пьяный…

Моя компания подняла меня на смех: дурак дураком и останется. Вон там можно купить яиц по двадцать пять копеек десяток сколько хочешь. Молоко — восемь копеек бутылка. Масло, сметана — дешевые. Вон в тех домах у казаков можно все купить. У переселенцев нельзя ни на грош ничего покупать.

… Теперь мы сыты и в хорошем настроении: мы нашли тут казака-инструктора с Озерного участка. Хоть он и пьяный — бери и выжимай.

Слова не вяжет, язык не слушается. Но он очень вежливый и раз за разом взрывается хохотом.

— Эх, да как же он любит евреев! — Лучшие люди в мире евреи. Вот приехал он как-то в Читу, и некуда ему было устроиться. А еврей его сразу приютил, дал есть и пить. А теперь он тоже ничего не жалеет. Ничегошеньки не жалеет. Пусть едят и пьют. Жену, даже жену может сейчас отдать. Пусть ее кто хочет возьмет. Ему все равно. Абсолютно безразлично, таки все равно.

А может, и мы бы пошли за компанию опрокинуть стопочку?

Сегодня такой день, что все должны пить. И вчера был такой день, что все должны были пить. Но такого дня придется ждать аж до конца недели. А сегодня только понедельник. Если мы не хотим пить, это ничего не значит: нас можно заставить силой. Он нас заставит пить.

Инструктор потащил нас к своему порогу, но, поскользнувшись, упал головой в дом, ноги протянул в сени и сразу захрапел.