Биро-Биджан - [10]

— Думаешь, что это тебе дома? — кричит Шойлик, пасынок Фройлмана. — Он думает, что это ему дома. Уже пять лет, как такой здоровый, железный еврей лежит и ничегошеньки не хочет делать. Он только на детей надеется, чтобы они ему все делали. Да еще и кричит на них. Выбрал же себе Киев счастьице. Всех бы там Озетников пострелять. Такой ленивый пес, этот «батька». Думает, что как приедет в Беробиджан, то Шойлик ему поможет. Он такого большого роста, этот Шойлик. Но он очень деликатный и совсем не здоровый. Нет, Шойлик не должен работать на всех; он его там придушит или закинет в море. Пусть его рыбы съедят.

Но Фройка-гончар не любит, когда ссорятся. Шойлику не следует так отвечать отцу, хоть Шойлик, безусловно, прав. Очень плохо Озеты на местах выбрали людей. Им бы только количество выполнить. Но глина та пустая или жирная? — Этого никто не потрогал.

Вот он, Фройка, он уже если едет, то на все готовый, его ничегошеньки не отпугнет. Здоровьем он, Фройка, не слабый. Сколько он попереносил на спине красной, белой да желтой глины. Если бы в Биро-Биджане была хоть десятая часть этой глины. Ну а спине это не повредило; она только крепче стала. То, что он дергает левой щекой, то пустое. Это случилось с перепугу или от простуды. Но работе это и на волос не мешает. Хоть что там доведется делать, его это не страшит.

А вот с Фройкой едет еще один. И родом совсем не лукашевский. Он, возможно, полтавчанин. Он уже наверняка член союза. Но у него ни одного зуба во рту нет. А доктор в Челябинске сказал ему есть только диеты — кто же это ему будет варить эти диеты в Биро-Биджане? Нет. В Биро-Биджане ему никаких диет не сварят…

Вот об этом и говорит Шойлик. Он сказал им в Киевском Озете, что не хочет, чтобы ему посадили на шею оборванца. Хоть бы там в Биро-Биджанах избавиться от этих злыдней. Так нет же, не слушают его те озетники. Таки посылают. На шею людям посылают. Копель Фройлман не стерпел. Он высунулся между полками и с бессильной яростью обратился к Шойлику.

— Байстрюк, ты байстрюк, т-т-ы-ы байстрюк, байстрюк!..

Копель аж задыхался и утирал пену со рта. Потом снова сел на лавку и, скрывшись, бубнил:

— А вот же Гедреша послали?.. Он еще вякает. Как Гедреш, так совсем старик. А его тоже послали. Как Гедреш пел на «Евбазном» базаре, то это разве лучше? Это тоже не лучше. Это еще хуже. А его тоже послали. Работать послали. А он же таки и за холодную воду не возьмется. Вот байстрюки на мою голову, — тяжело дыша, закончил Копель.

Но никто его уже не слышал. Тут на станции «Слюдянка» поезд будет стоять долго. На улице уже светает. Нечего и говорить: Байкал таки необыкновенно хорош. Фройка разбудил бы всех переселенцев, чтобы и они посмотрели, но боится, чтоб они его не спросили о чем-нибудь, а он не будет знать, что ответить. Тут бы нужно иметь такого человека, чтобы рассказывал. На следующей станции «Мурина», где справа такие огромные горы, покрытые снегом, а слева синяя-синяя вода, еще льдом у берегов скована, — вот на этой станции надо было б иметь такого человека, чтобы все рассказывал и объяснял.

Да и во всем путешествии нужен такой человек, чтобы рассказывал, и разъяснял, и показывал кино. Чтобы веселей было переселенцам. А тут говори, если нет никого.

Ханка просит, чтоб закрыли двери. Утром оно таки холодно. Ханка не может терпеть холод. Пусть парни занесут еще несколько поленьев, она снова затопит.

Ханку слушаются. Ханка тут большая цаца. Одна девушка на весь вагон. Хотя тут есть еще одна, Маня ее зовут, но она еще в Красноярске хотела у дежурного станции расписаться с Гришкой-извозчиком.

— А чего ж, от Ряжска он спит возле меня, Гришка, то я его таки люблю, — с улыбкой пояснила Маня, дергая верхней губой с бородавкой на ней.

А в Иркутске Маня и Гриша, кажется, таки расписались, потому что они уже берут себе отдельные обеды на переселенческих пунктах, пьют из отдельного чайника чай. И уже целуются при всех…

Но Ханка этого ни за что не будет делать. Ханка дала слово матери, что заберет их туда. С рундучка с квасом теперь не разживешься. Разве только лечь и умирать. Да еще и о младшем брате надо позаботиться.

Ханка и правда разговаривает, как взрослый человек. А если она раскраснеется возле печки, а потом оправит черную сатиновую кофточку, тогда из нее получается такая пригожая девушка. Самая лучшая девушка тут в вагоне, да и во всех вагонах.

Беня таки хочет ей сказать. Беня знает Ханку с самого Киева: она иногда приходила к ним в дом для подростков. Но тогда она не была такой красивой. Тогда он не замечал, что у нее такие красивые щеки. А когда она закатает рукава, то у нее и руки красивые. Очень красивые у нее ямочки на локтях. А еще он хочет ей сказать, чтобы она чаще топила печку. Тогда у нее горящее лицо, и тогда она всем нравится.

Но Ханка таких слов, наверное, не захочет слушать. Она разговорилась с Фройкой-гончаром. Ханка на ребенка похожа рядом со стройным широкоплечим Фройкой. Но разговаривает она, как взрослая. Фройка ей все разъясняет. И Фройка говорит, что там, в Биро-Биджане, наверное, разрешат торговать не только квасом, а и глиною тоже. Хоть глина, конечно, хороший товар, если б его фининспектор только не трогал. И что там можно наладить такую работу, чтобы совсем не надо было торговать.