Биография вечного дня - [80]

«Я должна срочно разыскать Елену!» — спохватывается аптекарша. Она снова проводит рукой по лицу мужа — нет, сомнения быть не может, он мертв. Но в прихожей у нее вдруг подкашиваются ноги — неужто она забыла, что в ее доме есть еще один покойник? Рано, слишком рано уведомлять кого бы то ни было, надо дождаться ночи, темнота поможет ей уничтожить нежелательные свидетельства. А уж тогда пусть все делается, как велит обычай, — траурные церемонии, похороны, поминки с искренней и притворной скорбью на лицах…

По лестнице поднимается доктор Матевосян, пожилой, но все еще привлекательный мужчина, молва приписывает ему похождения и победы Казановы (слухи эти не лишены оснований) — он не только лечит своих красивых пациенток.

— Хотя я не терапевт, — звучит уже у самого входа глубокий грудной голос доктора (голос будто исходит из пустой бочки), — случившееся меня нисколько не удивляет: этого можно было ожидать! Его сердце, госпожа Манчева…

Она ведет доктора в спальню, но доктор не прикасается к покойному, а лишь качает головой и цедит сквозь крупные, пожелтевшие от курения зубы:

— Да, для меня это не является неожиданностью…

Они садятся вдвоем в прихожей, и доктор Матевосян, ловко спрятав поданную ему банкноту, начинает вспоминать об усопшем. А воспоминания его богаче, чем можно предположить: о первых годах пребывания аптекаря в городе, когда между ними существовала договоренность о взаимной переадресовке больных; о каком-то бале-маскараде, устроенном в ресторане Маркова с благотворительной целью, на котором присуждалась награда за лучшую дамскую маску, а доктор Матевосян, Манчев и адвокат Ковачев входили в состав жюри (Стефка уже и не помнит этого, все выветрилось из памяти!); о том, каким Манчев был деликатным и отзывчивым по отношению к своим коллегам, хотя в последнее время болезнь аптекаря разобщила их и сделала его мрачным и замкнутым.

— Да, да, да… — кивает аптекарша, озадаченная его словами: неужели эти похвалы касаются ее мужа, может, он имеет в виду кого-то другого?

— Надо же этому случиться в столь неподходящий момент! — продолжает свои размышления доктор Матевосян — он, как видно, опечален, но не столько смертью Манчева, сколько тем, что происходит в стране. — Потому что, согласитесь, этот переворот — дело стоящее. Гитлер и немцы всей Европе осточертели, только лучше бы Болгарию англичане оккупировали, чтоб и мы, оправившись от войны, могли вкусить плоды прогресса, зажить, как приличествует цивилизованной нации, и воспользоваться наконец благами демократии. Что ни говорите, в наши годы — о, мы с вами еще не стары, мы вовсе не стары! — нельзя недооценивать разумный традиционализм, уважение к стабильным, устойчивым ценностям в жизни любой общности. А именно у англичан наиболее тонкий нюх в отношении этих ценностей, именно их труднее всего увлечь мимолетными концепциями и еще более мимолетными пророками. Впрочем, их консерватизм достаточно динамичен, чтобы не впасть в маразм! — Доктор Матевосян замолкает и в смущении опускает глаза. — Если я не ошибаюсь, ваша дочь тоже придерживается левых убеждений?

— Да, она уже на свободе.

— Вот это хорошо, это очень хорошо!.. — вдруг затараторил он. — Иначе на что это похоже? Вся молодежь в тюрьмах, опытные политики не у дел, а власть в руках тупиц и откровенных разбойников! Примите мои соболезнования, госпожа Манчева, всегда к вашим услугам!

Провожая доктора, аптекарша слышит дребезжание телефона и устремляется вниз, уверенная, что это Елена. Однако на другом конце провода оказывается доктор Доганов — третье в городе светило медицины после доктора Мустакова и доктора Матевосяна; он интересуется каким-то лекарством. Нет, хотя оно немецкого производства, это лекарство исчезло еще в начале войны, не поставляют. Вот как? Значит, оно не немецкое, а швейцарское? Аптекарше оно не попадалось на глаза с тридцать девятого или сорокового года. Как себя чувствует господин Манчев? Она молчит, затем произносит со вздохом:

— Все так же, все так же…

Трубка пищит у нее в руке, но она не торопится класть ее, в голове звенит и кружит, словно оса, одна идея — острая и жгучая, подогреваемая лютой ненавистью. Раз уж принялась за дело, зачем останавливаться на полпути? Она крутит ручку и просит связать ее с Областным управлением.

— Наберитесь терпения, там такой базар!.. — благосклонно отвечает ей телефонная станция, а минуту спустя в трубке слышится хриплый, простуженный бас:

— Кто говорит?

— Я должна поговорить с кем-нибудь из ваших начальников!

— Бай Георгий велел его не беспокоить, у них совещание с уполномоченным из Софии.

— Я звоню по очень-очень важному делу!

Хриплый бас пропадает, и Стефка Манчева нервно дует в трубку.

— Алло! Алло!

— Да не ори ты, перепонки скоро лопнут! — рычит на нее тот же голос. — Ты не единственная, многим не терпится поговорить по важному делу… Доктор Хаджиев тебя устраивает?

Она нервничает — вдруг доктор Хаджиев узнает ее по голосу? — но, тяжело вздохнув, соглашается:

— Ладно.

Но, оказывается, и он куда-то ушел — ведь по всем фабрикам и мастерским сейчас проходят митинги в поддержку Отечественного фронта, так что в конце концов аптекарше приходится говорить с каким-то студентом — его фамилия то ли Чинков, то ли Хинков, его не очень хорошо слышно, но сам он, похоже, отзывчив и деловит.