Биография вечного дня - [12]
Они уехали, обезумевшие, мрачные, в битком набитом разболтанном грузовике с брезентовым верхом. Никто их не провожал — о бегстве они не сказали даже своим близким.
А Крачунов остался на «тонущем корабле». Он давно это решил. Поначалу в силу убеждения, что коренных перемен ждать не приходится: регенты на местах (слухи о том, будто была попытка заменить профессора Богдана Филова кем-то другим, оказались ложными), начальники тайных служб тоже на своих местах (его приятель только что разговаривал по телефону с самим Гешевым, а подполковник Савва Куцаров разъезжает по столице в фаэтоне), да и армия на месте (ее руководство не заменено, хотя после Багрянова и после Муравиева велись какие-то игры).
Потом он впадает в отчаяние, но не ищет выхода, не видя в этом смысла — мир все равно рушится, и ничего теперь не изменишь. Отчаяние лавиной обрушивается на него: Цанков со свитой улизнул в Вену; последние части гитлеровской армии, хоть и вооруженные до зубов, спешно отходят, спасаясь прежде всего от разъяренных болгар, озлобленных против вчерашних союзников; красные совсем распоясались, держатся нагло — средь бела дня могут пристукнуть.
И вдруг наступает успокоение, глубокое и всеобъемлющее, будто в нем что-то раз и навсегда перегорело. Вскоре после того, как грузовик агентов Общественной безопасности во главе со Сребровым скрылся в направлении шоссе, ведущего к Софии, на столе Крачунова забренчал телефон — длинные, с короткими равными промежутками звонки.
— Соединяю с Силистрой, — грубым, низким голосом предупреждает телефонистка.
В трубке слышится вкрадчивый, вечно простуженный голос одного из самых преданных и самых опытных служак, и настолько ясно, словно говорят в соседней ком-вате:
— Господин Крачунов, это вы?
— Я.
— Узнаете меня?
— Да.
— Они уже здесь…
Крачунов невольно оглядывается и, словно устыдившись этого, бросает трубку.
Через некоторое время снова звонок из Силистры — речь осведомителя все так же вкрадчива и отрывиста:
— Продвигаются и по Дунаю, и по суше… Направляются вглубь… Вооружение — современное…
— Много их?
— Да… Хотя главные силы…
— Что?
— Пошли вроде бы южнее… На Добрич и Варну…
Оба долго молча дышат в мембраны, оба уяснили, что их ждет одна участь — у них общие грехи, они в одинаковой мере обречены.
— Господин Крачунов… — вновь плаксиво заводит осведомитель. — Теперь уже нет смысла придерживаться инструкций…
Но тут телефонистка разъединяет их, Крачунов слышит, как она злорадно бросает своим сотрудницам:
— А эти, из Общественной, ума не приложат, куда бы им драпануть!
Опустив трубку на рычаг, Крачунов замирает. Судный день настал. Им овладевает чувство тревоги и в то же время удовлетворения. Как хорошо, что заблаговременно отправил жену с дочкой в Чепеларе, к брату плотнику — подальше от грозящей беды. И снабдил их документами, в которых фамилия его не значится — так никто не узнает, чьи они, кто их муж и отец! От этой мысли ему становится легче: как-никак, теперь он не только свободен, но, пожалуй, и счастлив (каким неуместным ни казалось такое состояние при создавшихся обстоятельствах). Но главная нелепость состоит в том, что он не любит свою жену и никогда не любил. Собачья преданность и страстные ее взгляды первое время его умиляли, возбуждали, но потом стали раздражать. У него возникало брезгливое ощущение всякий раз, когда он прикасался к ней, ему казалось, что не женщина в его объятиях, а один только скелет, потому что вся она состоит как будто из одних костей — и ласки ее какие-то костяные. Иногда это забавляло его, иногда развлекало, но потом близость с нею стала казаться кошмаром. А какие фигурки встречаются, черт возьми, у допрашиваемых «пролетарок» (выражаясь ведомственным жаргоном), сочные, литые, соблазнительные! Жена так и не почувствовала охлаждения с его стороны, она просто не желала его понимать, ибо, ослепленная своей страстью (а проще говоря, похотью), продолжала настойчиво льнуть к нему.
Крачунов не смог привязаться и к дочери. Внешне очень похожая на мать — такая же бледная и невзрачная, с той же собачьей преданностью во взгляде, — она не вызывала в нем никаких теплых чувств. Родилась она хромой, и, несмотря на огромные усилия и затраты, вылечить ее не удалось, даже такой педиатр-чудотворец, как доктор Драганов, был бессилен что-либо сделать. Пока она была маленькой, ее мучительная походка наполняла его душу щемящей жалостью, но, когда девочка пошла в школу, он уже не мог представить ее иной — без уродливых вихляний левой ноги. Временами жалость оживает в нем, тисками сжимая грудь, и в такие моменты ему почему-то вспоминается один разговор — он связан с первым убийством, которое он совершил на службе.
В тот день он десять часов кряду допрашивал руководителя околийской организации ремса (тот был арестован за пособничество — пытались взорвать нефтеперегонный завод близ Дуная). Парень, по всей видимости крестьянин, безбожно орал, однако на все вопросы отвечал: «Не знаю, не знаю!» Ни кулаки, ни пинки коваными сапогами, ни резиновый хлыст не действовали. Рассвирепев, Крачунов схватил оборвавшийся приводной ремень от машины — механик оставил его на столе в доказательство того, что не врет, требуя денег на новый, — перехватил им шею парня и, сделав скрутку, начал душить его — медленно, миллиметр за миллиметром.
Книга посвящена французскому лётчику и писателю Антуану де Сент-Экзюпери. Написана после посещения его любимой усадьбы под Лионом.Травля писателя при жизни, его таинственное исчезновение, необъективность книги воспоминаний его жены Консуэло, пошлые измышления в интернете о связях писателя с женщинами. Всё это заставило меня писать о Сент-Экзюпери, опираясь на документы и воспоминания людей об этом необыкновенном человеке.
«Старый дом на хуторе Большой Набатов. Нынче я с ним прощаюсь, словно бы с прежней жизнью. Хожу да брожу в одиноких раздумьях: светлых и горьких».
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?
Этот роман покрывает весь ХХ век. Тут и приключения типичного «совецкого» мальчишки, и секс, и дружба, и любовь, и война: «та» война никуда, оказывается, не ушла, не забылась, не перестала менять нас сегодняшних. Брутальные воспоминания главного героя то и дело сменяются беспощадной рефлексией его «яйцеголового» альтер эго. Встречи с очень разными людьми — эсэсовцем на покое, сотрудником харьковской чрезвычайки, родной сестрой (и прототипом Лолиты?..) Владимира Набокова… История одного, нет, двух, нет, даже трех преступлений.
Ольга хотела решить финансовые проблемы самым простым способом: отдать свое тело на несколько лет Институту. Огромное вознаграждение с минимумом усилий – о таком мечтали многие. Вежливый доктор обещал, что после пробуждения не останется воспоминаний и здоровье будет в норме. Однако одно воспоминание сохранилось и перевернуло сознание, заставив пожалеть о потраченном времени. И если могущественная организация с легкостью перемелет любую проблему, то простому человеку будет сложно выпутаться из эксперимента, который оказался для него слишком жестоким.