Мы разделились. — Максимильен сделал паузу, и потянулся за чашкой, допил оставшийся чай, и вернул пустую посуду на место. — Я должен был наблюдать за тем бараком, где жила вторая девочка, Аля за своей ведьмочкой, которая жила у нее в блоке, а Бартеломью должен был снаружи быть, на тот случай, если пойдет что-то не так.
Казалось, мы просчитали и продумали все. Так и было. Мы не учли одного, что связались с настоящими ведьмами.
Почти всю ночь я глаз не сомкнул, вымотался, как каторжник. Это же не так просто присматривать за тем блоком, где живут подростки. Девочки подростки. Они угомонились часам к двенадцати. Я еще подежурил, часов до трех, и решив, что до утра точно никто не проснется, отправился к себе спать. Разбудил меня мой будильник, на часах было семь утра. Времени хватало на то, что бы умыться, привести себя в порядок, ну и заглянуть в соседний корпус, и пожелать доброго утра любимой вожатой.
Дети в ее блоке были, они мирно дрыхли в своих кроватках, а вот Али нигде не было. Я обошел все вокруг, но складывалось такое впечатление, что она и не ложилась. Время подъема приближалось, а вожатая куда-то пропала, нужно было что-то делать.
Тогда я побежал к себе и чуть раньше поднял своих, затем вернулся, и растолкал и построил Алиных девчонок. Вроде как все правильно сделал, и тылы прикрыл, но меня не покидало чувство тревоги, ощущение опасности, которое нарастало, и готово было перерасти в панику.
На построении выяснилось, что отряд Бартеломью тоже проспал подъем, причем их вожатый тоже испарился. Кроме меня никто ничего не знал. Ситуация выходила из-под контроля. Я не мог рассказать руководству о нашем расследовании, поэтому наблюдал со стороны за происходящими событиями. Да по большому счету я и не знал то ничего. Вряд ли мои бредни про ведьм помогли бы кому-нибудь. Вокруг лес. Вызвали спасателей, даже человек с собакой был, но никого не нашли. Только к вечеру второго дня к лагерю, который на ушах стоял от такого ЧП, из леса вышел Барти.
Узнать его было невозможно, грязный, весь исцарапанный ветками, волосы в паутине, под глазами темные круги, о цвете одежды можно было только догадываться, видно было что слезы, которые текли по щекам, оставили на пыльном лице разводы. Но больше всего досталось его ногам.
На них живого места не было, джинсы были изодраны до колен, а ниже, в запекшейся крови, виднелись лоскутки кожи, прилипшие листья и насекомые. Оставалось только удивляться, как он еще двигается.
Он шел, как зомби из фильмов, волоча разбитые ноги, с лицом не выражающее совершенно ничего, только с его губ слетали едва слышные «Кошки, Господи, помоги мне, кошки». По всему было видно, что он тронулся умом, и добиться от него чего-то конкретного невозможно. Правоохранительные органы взялись вытащить из него что-нибудь, но безрезультатно, он говорил о каких-то ведьмах, кошках, срывался на плачь, говоря, что он мог бы ее догнать, что она там. Они пытались выяснить кого и где, но он замыкался в себе, просил воды, и собирался, не смотря на раны обратно в лес.
В итоге, его накачали седативными препаратами, и отправили в больницу. Там я навещал его несколько раз, и он рассказал мне, что произошло.
Максимильен замолчал, глядя на рыб, плавающих в пруду. Потом взял бокал, и посмотрел через него на свет, покружил, чтобы волны омыли берега, и поставил обратно.
— Давай я еще чаю сделаю? А то сидим всухую, даже не красиво как-то. Ты кофе будешь, или чай? — Продолжил он, вставая и включая чайник.
— А знаете, я пожалуй чаю вашего выпью, у меня от кофе почему-то изжога.
— Ну, чай, так чай. Я противиться и отговаривать не буду. Как говорят, сам виноват.
— А что он вам рассказал?
— Терпение, и еще раз терпение! — пробормотал Максимильен, наливая чай с кофе по чашкам, и подавая их по очереди к столу. — Мне нужно вспомнить последовательность событий, чтобы не выглядеть в твоих глазах старым мразматиком.
Он устроился поудобнее в кресле, отхлебнул кофе, издав при этом булькающий звук, и продолжил историю:
Так вот, там, в больнице, когда врачи лечили Бартеломью его покалеченные конечности, он не оставлял попыток продолжить поиски, ему было наплевать на свое состояние, он чувствовал свою вину в том, что случилось, и стремился исправить содеянное.
Он не знал, что ее нашли недели через две, а я не говорил ему, чтобы не сделать хуже. Пусть, думаю, ищет, так у него хоть какая-то цель есть. В искуплении тоже можно найти смысл жизни.
А он, судя по всему, тоже беспокоился обо мне, раз не говорил, что фотка осталась. Знал, кем была Аля в моей жизни. Я ее тысячу раз пытался нарисовать, ты даже не представляешь себе, как это сложно. Вроде как образ в голове есть, а передать не могу.
Все, те картины, что у меня висят, это все она. Да, там разные люди! Но у одной шея, у другой улыбка, у третьей поворот головы, изгиб плеча, глаза… Я в каждой работе частичку ее вижу. Даже в пейзажах.
Получается, у нас у каждого своя тайна была. У него фотоснимок, бесценный для меня, но который ничего кроме боли бы мне не принес, а у меня своя, та о какой он не догадывается, от которой ему плохо будет. Мы, два хранителя секретов друг от друга.
