Библия и мировая культура - [317]
Однако значение Танаха не только в том, что он вошел в христианское Священное Писание и присутствует в нем в «снятом», т. е. понимаемом как «прелюдия» к Новому Завету, виде. И вряд ли здесь вообще можно говорить о «снятости», ибо непреложны Обетования, данные Господом Своему народу. Еще апостол Павел решительно не принимал мысли, будто Бог должен «отвергнуть народ Свой» (Рим 11:1; СП). Он утверждал, что иудеи, даже не принявшие Христа, остаются «в отношении к избранию возлюбленные Божии ради отцов. // Ибо дары и призвание Божие непреложны» (Рим 11:28–29; СП). Опираясь на эти слова апостола, понесшего слово Божье языческим народам, II Ватиканский Собор записал в «Декларации об отношении Церкви к нехристианским религиям» (1967): «Исследуя тайну Церкви, Священный Собор памятует об узах, соединяющих духовно народ Нового Завета с потомством Авраама… Церковь не может забыть, что она приняла откровение Ветхого Завета через народ, с которым Бог, по Своей неизреченной милости, соизволил заключить древний Союз… <…>…по Апостолу, иудеи и доныне остаются, ради отцов, возлюбленными Богом, чьи дары и призвания непреложны»[660].
Именно иудеи образовали ядро раннего христианства, другая же часть народа осталась в лоне Закона Моисеева (и подавляющая часть). Танах остается и поныне Священным Писанием иудаизма, вдохновляя творческие силы народа, само существование которого свидетельствует о его особой судьбе и неисповедимости Божьих путей. Идеи, образы,
Переведенный почти на две тысячи языков мира, Танах — и прежде всего как составная часть христианского Священного Писания, как Ветхий Завет — стал источником вдохновения многих и многих поколений писателей, художников, музыкантов. Без знания ветхозаветных образов и тем невозможно постичь творения Симеона Полоцкого и Милтона, Гёте и Достоевского, Шекспира и Байрона, великую русскую поэзию…
Гёте как-то сказал: «Я убежден, что, чем больше будут понимать Библию, тем прекраснее она будет казаться». В самые последние дни своей жизни великий поэт размышлял о величайшем памятнике духа: «…Нелепо задаваться вопросом, подлинно или не подлинно то или иное в библейских книгах. Что может быть подлиннее, нежели то совершенно-прекрасное, что пребывает в гармонии с чистейшей природой и разумом, доныне способствуя нашему высшему развитию!»[661] Почти через два столетия мыслям Гёте откликается русский поэт В. Брюсов, который пишет, обращаясь к Книге книг:
Возникновение Нового Завета и Христианской Библии в целом стало важнейшим фактором последующего культурного и литературного развития, особенно в рамках европейской цивилизации. Библия дала новый импульс не только религиозно-этическим, но и эстетическим поискам, предложила новый эталон языка, который уже в эпоху Поздней Античности был синтезирован с эталоном классической античной языковой нормы, образовав новый сплав. С.С. Аверинцев пишет: «Становление христианской литературы было для культуры Средиземноморья первых веков нашей эры важнейшим сдвигом, и притом не только идеологического, но и историко-литературного порядка. Во многих отношениях этот сдвиг имел разрушительный характер. Но, как всегда бывает в подобных случаях, временное разрушение языковых форм обернулось их обогащением. Это выявилось уже в IV в., когда первоклассный стилист Иероним уже способен в переводе на латинский язык Ветхого и Нового Заветов намеренно воссоздавать специфику их стиля, как эту специфику схватывает его воспитанный на Цицероне вкус, а Августин создает в своей «Исповеди» органичный и цельный сплав вергилианской классики, библейского лиризма Псалмов и пафоса Павловых Посланий. Одновременно в грекоязычной литературе… Иоанн Златоуст работает над таким же синтезом новозаветных интонаций с традициями аттического красноречия»[662].
Христианская Библия и прежде всего Новый Завет стали непререкаемым духовным эталоном и образцом стиля для европейской средневековой культуры и литературы. С.С. Аверинцев отмечает, что «для Европы на протяжении всего Средневековья чтимое наследие первых веков христианства остается мерой всех вещей, универсальным образцом для собственного творчества»[663]. Далее Ренессанс, и особенно северный, и особенно в лице Эразма Роттердамского, а затем и Реформация создают атмосферу более свободного обращения с библейским текстом, дающего возможность его эстетического переживания и творческого освоения. Это проявляется наглядно уже у М. Лютера, в своем переводе Библии с оригинала заложившего основы немецкой прозы и поэзии, немецкой стилистики вообще, а своих переложениях Псалмов показавшего те безграничные возможности, которые таят в себе библейская поэзия и творческое соревнование с ней.
