Библия: Биография книги - [43]

Маймонид (1135–1204) пытался успокоить тех иудеев, которых смущали противоречия между Аристотелем и Библией[416]. В своём труде «Наставник колеблющихся» он утверждал, что, поскольку истина едина, то и писание должно находиться в гармонии с разумом. Теория о сотворении мира ex nihilo не вызывала у него сомнений, так как считал неубедительными доводы Аристотеля в пользу вечности материи. Маймонид соглашался с тем, что антропоморфические описания Бога в Библии не следует понимать буквально, и пытался найти разумное объяснение некоторых наименее логичных библейских законов. При этом он знал, что религиозный опыт превосходит разум. Интуитивное постижение истины пророками, сопровождавшееся благоговейным страхом и трепетом, было явлением более высокого порядка, нежели получение знаний путём рассуждений.

Авраам ибн Эзра (1089–1164), один из величайших поэтов и философов Испании, был ещё одним предшественником современного метода критического изучения источников[417]. При толковании основное внимание должно уделяться буквальному смыслу; несмотря на то, что легенда (аггада) имела духовную ценность, её не следовало путать с фактом. Ибн Эзра находил противоречия в библейском тексте: так, например, Исайя не мог написать вторую часть книги, приписываемой ему, потому что в ней упоминаются события, произошедшие спустя много лет после его смерти. Он даже осторожно и иносказательно намекал, что Моисей не является автором всего Пятикнижия: он не мог, скажем, описать свою собственную смерть. Если Моисей так и не вошёл в Землю Обетованную, как он мог написать начальные стихи Второзакония, где сказано, что он произнёс своё последнее обращение к людям Израиля, находясь «за Иорданом»[418]. Это должно было быть написано кем-то, кто жил в земле Израиля после её завоевания Иисусом Навином.

Философский рационализм вызвал возврат к мистическим тенденциям в Испании и Провансе. Нахманид (1194–1270), выдающийся талмудист и влиятельный член еврейской общины в Кастилии, считал, что рационалистическое толкование Маймонида не отдаёт Торе должного[419]. Он написал авторитетный комментарий на Пятикнижие, в котором строго научно разъясняется его простой, буквальный смысл, однако в процессе изучения учёный столкнулся с мистическим значением, которое полностью выходило за пределы буквального понимания. Ближе к концу тринадцатого века небольшая группа мистиков из Кастилии пошла ещё дальше. Их изучение Писания раскрыло им не только более глубокий уровень текста, но духовный мир Бога. Они назвали свою эзотерическую дисциплину каббала («унаследованное предание»), потому что она передавалась от учителя к ученику. В отличие от Нахманида, эти учёные-каббалисты — Авраам Абулафия, Моисей де Леон, Исаак де Латиф и Иосеф Гикатила — не были знатоками Талмуда, но все они интересовались философией, прежде чем решили, что её упрощённое понимание Бога лишено религиозного содержания[420]. Вместо философии они исследовали герменевтический метод, которому научились у своих соседей-христиан.

В основе их мистического мидраша лежал талмудический рассказ о четырёх мудрецах, вошедших в «сад» (пардес)[421]. Поскольку один рабби Акива пережил это опасное духовное путешествие, каббалисты провозгласили, что их метод толкования писания, который они назвали пардес, восходил к нему и являлся единственной безопасной формой мистицизма[422]. Они были убеждены, что их метод изучения Торы ежедневно уносит их в «рай»[423]. Слово пардес было акронимом четырёх слов, обозначавших разные уровни понимания писания: пшат — буквальный смысл, ремез — аллегорический, дараш — моральный, назидательный, и сод — мистическую кульминацию изучения Торы. Пардес был обрядом посвящения, который начинался с пшат и поднимался до неизречённой высоты сод. Как было ясно из рассказа о входе мудрецов в Пардес, это путешествие было под силу не каждому, а лишь прошедшей специальное посвящение элите. Первые три формы мидраша — пшат, ремез и дараш — уже использовались Филоном, раввинами и философами, так что каббалисты давали понять, что их новая духовность находилась в соответствии с традицией, но в то же время предполагали, что их собственное нововведение — сод — являлось её завершением. По-видимому, принадлежность их опыта к еврейской традиции была для них настолько очевидной, что они даже не подозревали ни о каком разрыве с основной тенденцией[424].

Каббалисты создали убедительный синтез[425]. Они оживили мистический элемент древней иудейской традиции, который раввины и философы преуменьшали или пытались искоренить. Они также черпали вдохновение в гностической традиции, которая снова проявилась в различных мистических движениях мусульманского мира, по-видимому, хорошо им знакомых. Наконец, каббалисты разрабатывали намеченную философами концепцию о десяти эманациях Божества, связывавших каждый элемент в цепи бытия. Откровение отныне перестало быть мостом, переброшенным через онтологическую бездну, — оно длилось постоянно для каждого человека. Акт творения не произошёл когда-то в отдалённом прошлом, но был вечно длящимся событием, в котором каждый человек мог принять участие.