Библиотека плавательного бассейна - [64]

— Значит, вам нравится?

— По-моему, написано замечательно. Я только что прочел о вас с Везунчиком Брафом в лесу близ Уитни.

— Вот как?..

Я решил не вдаваться в подробности эпизода, о котором старик, видимо, позабыл. Но меня поразило то, что — как и в воспоминаниях о Винчестере, отражавших, несмотря на описываемую эпоху, и мой взгляд на вещи, вплоть до мельчайших деталей знакомых мест и обычаев, — в рассказе о «Старом Замке» предугадан отголосок моей собственной жизни, причем гораздо более неожиданный. Во время автомобильной экскурсии по памятникам архитектуры под руководством моего наставника я побывал в том же месте, прихватив с собой книжку Певзнера[92]. Тот конец, свидетелем начала которого более шестидесяти лет назад стал Чарльз, был уже близок: крыша обрушилась, витражи заколотили досками, территорию обнесли колючей проволокой, появились красно-белые знаки с надписью «Опасно! Рушится каменная кладка».

— Кроме того, хотелось узнать, как вы поживаете.

Помолчав, он спросил:

— Вы еще придете?

— Конечно. С удовольствием… мне нужно о многом с вами поговорить.

— Завтра не приходите.

— Хорошо.

— Значит, вас заинтересовала моя биография, да? — сказал он и захихикал. — Увлекательная история, правда?

— Возможно, настолько увлекательная, что мне будет трудно ее пересказать… — осторожно польстил ему я.

— Было бы неплохо, мой дорогой, — продолжал Чарльз, словно не слыша (а может, и вправду не слыша), — если бы в пятницу вы съездили в Степни[93]. Перекинулись бы парой слов со стариком Шиллибиром в Лаймхаусском[94] клубе мальчиков. В пятницу вечером произойдет важное событие — оно избавит меня от необходимости рассказывать вам… о многом. Начало, разумеется, в семь часов.

— Э-э… ладно, съезжу… — сказал я.

— А в конце недели приезжайте ко мне, хорошо? Одному здесь чертовски тоскливо, — (последние два слова он произнес шепотом, словно в присутствии дам). — С вами должен познакомиться мой новый слуга…

И тут связь прервалась. Непрактичный, рассеянный старик попросту повесил трубку.

Я лег, откинувшись на подушку, и задумался о множестве жизней Чарльза Нантвича — школьника, открывшего для себя красоту чернокожих, легкомысленного студента — охотника, пьяницы и любителя грубоватых забав, витающего в облаках районного комиссара в Нуба-Хиллз, старика, позабывшего, для чего существует телефонная связь и как ею пользоваться.

Когда я предложил Филу провести вечер в Лаймхаусе, он отнесся к этому без особого восторга.

— Почему бы тебе не поехать? — сказал он.

— Я-то поеду.

— Ну и хорошо. А я, пожалуй, останусь здесь. — Казалось, его встревожило мое предложение. — Мне пришлось бы возвращаться сюда на дежурство, поэтому я даже выпить не смог бы.

Мы вновь находились в его маленькой комнатке, в мансарде гостиницы. Фил ублажал меня языком и играл моими сосками, словно желая, чтобы я позабыл об этом незначительном проявлении непокорности.

— Вряд ли я задержусь там надолго, — сказал я. Почти всю прошедшую неделю мы провели вместе, однако в интимной обстановке я так ничего и не рассказал ему об истории с Нантвичем. — Мне просто надо о чем-то поговорить с каким-то стариком. Едва ли он расскажет мне что-нибудь интересное.

Фил промолчал. Ему уже пора было собираться на работу, и я почувствовал, что он готовится отвлечься. В тот вечер эта холодность вызвала у меня некоторое беспокойство, и когда он приподнялся, намереваясь встать и одеться, я грубо толкнул его на спину и энергично, быстро выебал. Его задний проход был еще липким от смазки и спермы после совсем недавних любовных утех, более неторопливых и продолжительных. Потом, когда Фил приводил себя в порядок и подбирал подходящее чистое белье, его поведение все еще отличалось сдержанностью, свидетельствовавшей не о какой-то обиде, а лишь о стремлении к самостоятельности, к тому, чтобы я позволял ему держаться с достоинством. И тем не менее я расстроился. Когда он, отвернувшись от меня, сидел на краешке кровати и надевал носки, я недоуменно разглядывал его плотную фигуру. Потом он надолго замер, и я, всмотревшись в темную амбразуру зеркала на туалетном столике, перехватил его взгляд.

— Старина, я правда тебя люблю, — сказал он так, словно не только сделал открытие, но и решил успокоить меня и упрекнуть за неразумное поведение, вызванное исключительно его нежеланием съездить в Лаймхаус (съездить лишь ради того, чтобы побыть со мной). Чтобы выказать доброжелательное отношение, через несколько минут после ухода он вернулся наверх, чуть не напугав меня, когда я стоял нагишом у окна и смотрел на звезды. Перевоплотившись в работника гостиницы, он принес мне на подносе бутерброд с копченой лососиной и рюмку «Драмбьюи»[95] — вещи фактически несовместимые, но выбранные с трогательной заботой о роскошном угощении.

Следующим вечером, поплавав пораньше, я поехал на восток по Центральной линии. Сити уже опустел, и хотя до станции «Ливерпуль-стрит» поезд был переполнен, дальше, по направлению к «Бетнал-Грин» и «Майл-Энд», поехала лишь небольшая горстка пассажиров. Все мои попутчики — индианка с магазинными пакетами, несколько подвыпивших работяг, красивый чернокожий парень в спортивном костюме — казались усталыми и смирившимися с судьбой. Однако на «Майл-Энд», где я сошел, в вагон вошли новые пассажиры, жители неведомого района, которые, подобно мне, пользовались подземкой как местным транспортом, регулярно разъезжая и делая покупки в пределах пригорода и почти никогда не выбираясь в Вест-Энд, где я бывал ежедневно. Выходя к этим незнакомым улицам, не подверженным никаким переменам, я, будучи более легким на подъем, чувствовал свое превосходство, но в то же время — и некоторую неловкость.