Библиотека плавательного бассейна - [146]

И все же больше всего завораживало общее настроение. Толпа докучала этому смертельно больному человеку, похожему на марионетку, но когда мальчишки дразнили его, почему-то казалось, что они превозносят его до небес. Возможно, на миг он стал тем, кем хотел быть всегда — артистом. По лицам детей было видно, что при всей их бессмысленной жестокости они уже искренне к нему привязались. К их желанию поглумиться стал примешиваться страх, хотя центральная фигура этого кошачьего концерта выступала теперь в роли не только шута, но и святого — их заступника. Всё вылилось в некое подобие импровизированного триумфального шествия.

Последовала довольно неожиданная короткая сцена, в которой толпа уже более или менее угомонилась. Дети обступили Фербанка и, ухмыляясь, пристально смотрели в объектив. Фербанк с беспокойным видом обмахивался шляпой, явно страдая от жары. Его дернула за брюки маленькая девочка, и он замедленным, усталым жестом вывернул карман, показав, что ему больше нечего дать. Он тоже улыбнулся, но видно было, что всё это ему порядком надоело: съемки в такой ситуации оказались слишком утомительными для столь своеобразного — и к тому же бездетного — человека. В течение последних нескольких секунд он удалялся в одиночестве: в нем чувствовались собранность и некая решимость; несмотря ни на что, он спешил заняться делом, у него было мало времени. Потом на экране появилась палатка с надписью «СТЮАРД»[227], мимо которой гордо шествовали толстый мужчина в канотье и женщина с зонтиком от солнца.

— Ах, вот и конец нашего фильма, — сказал Стейнз и выключил проектор.

Несколько секунд мы сидели в полной темноте. Джеймс крепко сжал мне руку, и я почувствовал его возбуждение.

— Никогда не видел ничего более поразительного, — сказал он тоном, которым обычно благодарят гостеприимного хозяина, но при этом ничуть не покривил душой.

— Настоящая находка, не правда ли? — пробормотал Стейнз, включив свет. — На основе этого фрагмента я хочу сделать небольшой биографический телеочерк — возможно, с вашим закадровым комментарием, мистер Брук, если вы не против.

— У меня есть кое-какие соображения по этому поводу, — сказал Джеймс.

— Я, разумеется, бывал в Дженцано, — пробурчал Чарльз, желая напомнить о себе. — Там проводится фестиваль цветов, и главную улицу устилают… э-э… цветами.

— Вполне в духе Фербанка, — вставил я свой трюизм.

— Значит, не исключено, что в другой такой же день, — сказал Джеймс, — если только этот другой день когда-то был, он шел по улице и топтал цветы.

Болтовня на эту тему продолжалась, и я, почему-то предчувствуя недоброе, спросил у Стейнза о фотографиях Колина.

— Ох, совсем забыл! — сказал он, укоризненно хлопнув себя по лбу. — Но как же я их найду?

— Простите, что надоедаю, — вежливо сказал я. — Просто я подумал, раз уж я здесь, а вы любезно пообещали…

— Ах, знаю, знаю. Но там всё в беспорядке, как вы, несомненно, помните.

— Вообще-то я, кажется, смогу примерно вспомнить, где они лежали.

Он разрешил мне выдвинуть огромный ящик с фотографиями, в котором мы с Филом (ах!) рылись несколько недель назад.

— Прошу, можете искать, — сказал Стейнз таким тоном, словно не хотел меня обнадеживать.

Но это был тот самый ящик. Я узнал мейфэрские портреты, фривольные фотоэтюды с Бобби в качестве модели — с Бобби, который в тот день отсутствовал: наверняка он был выдворен из дома в соответствии с негласным договором о хорошем поведении, — и беспорядок меня ничуть не смутил, поскольку всё лежало точно так же, как в прошлый раз. Однако, добравшись до дна и отогнув край последнего листа папиросной бумаги, я вынужден был признать, что снимков Колина, этих вычурно непристойных произведений, в ящике нет. Я обшарил соседние ящики, верхний и нижний, но уже без особой надежды на успех. Чарльз крикнул: «Что он ищет?» — и когда Стейнз ответил: «Я обещал ему несколько фотографий мальчика по имени Колин, но не имею ни малейшего представления, где они», — я понял, что он лжет.

— Колин? — переспросил Чарльз. — Нет, кажется, я не знаю такого? Я его знаю?

Я кивнул, дав понять, что речь идет о том парне, о котором я ему рассказывал, и что для меня это очень важно; но он и бровью не повел, дипломатично сделав вид, будто не помнит о нашем разговоре. Полчаса спустя, когда мы пожимали друг другу руки и расставались, он не решился взглянуть мне в глаза.

— Ну что ж, успех неполный, — сказал я Джеймсу. Он уже сел в машину, а я стоял, наклонившись над открытой дверцей.

— Не волнуйся из-за этой истории с Колином, — сказал он.

Я принялся барабанить пальцами по крыше машины.

— Я хочу его проучить! Похоже, других дел у меня больше нет.

— Тебя подвезти?

— Нет, я пойду домой. А потом поеду в бассейн, поплаваю: нужно хотя бы о теле заботиться, если о душе уже поздно.

— До скорого.

— До встречи, мой дорогой.

В середине дня, когда я приехал, в «Корри» было очень тихо. Немногочисленные посетители смотрели друг на друга скорее с доброжелательным любопытством, чем с завистью, свойственной соперникам. Казалось, этих совершенно разных людей связывает лишь то, что они неизменно приходят в клуб почти в одно и то же время. Среди них было несколько стариков, даже, наверно, двое-трое ровесников Чарльза, и каждый, разумеется, мог бы рассказать историю своей жизни, необычную, но, как ни странно, во многом схожую с биографиями остальных. А войдя в душевую, я увидел загорелого паренька в светло-голубых плавках, и он мне сразу приглянулся.