Библиотека плавательного бассейна - [144]

Вестей от Фила в тот вечер не было. Я совсем отупел от нервного напряжения, но, выпив бутылку вина, ухитрился уснуть. Однако и в обрывочных, тревожных снах мне не было покоя. В одном, почти не сохранившемся в памяти, я встретил Таху, который оказался очень старым, но красивым мужчиной, и принялся расспрашивать его о Чарльзе и их совместной жизни. А в другом, более ярком, Фил с Биллом уезжали отдыхать. Они нагружали багажник на крыше моего старенького «Фиата» кольями для палатки, ведрами, лопатами — и в нерешительности стояли возле кучи других вещей, вынесенных ими из моей квартиры. Я хотел помочь, но всё время только мешал. «Осторожнее, смотрите, куда кладете, — сказал я. — Не забывайте про белое пятно». Фил был уже в крошечных плавках, и Билл развязно шлепнул его по заду, оставив большой жирный отпечаток ладони. В верхней части ветрового стекла была наклейка: «ФИЛ и БИЛЛ». Странно, подумал я, очнувшись, что нигде не встречаются машины с надписями «ГЭРИ и КРИС» или «ЛАНС и ДЕРЕК». Наверно, их разбили бы вдребезги.

Джеймс приехал ко мне обедать, и по такому случаю я с особым старанием приготовил фаршированные кабачки и оригинальный горький салат. Я испытывал почти материнское желание создать домашний уют, изредка возникавшее у меня от переутомления. В такие минуты даже в жалкой возне с листьями цикория и кресс-салата я мог найти некое подобие творческого наслаждения. Джеймс, конечно, несколько часов кряду был поглощен работой, и я подумал, что труд может оказаться великолепным наркотиком; к тому же позволяющим честно зарабатывать на жизнь.

— Как дела? — спросил он.

— Я чувствую себя совершенно беспомощным. Казалось бы, хорошо, что обошлось без скандала и омерзительных сцен, но неплохо бы наладить хоть какой-то контакт. Всё это ужасно глупо. Я понятия не имею, что происходит. Почему этот маленький разъебай не звонит? Порой я ненадолго прихожу в бешенство, а потом… в общем, я его очень люблю. Я хочу, чтобы мы опять были вместе. А иногда я чувствую себя кем-то вроде второго, грустного клоуна, которого всё время дурачат. По правде говоря, я не представляю, как кто-нибудь из нас может сделать первый шаг, не уронив своего достоинства.

— Ты мог бы просто зайти в гостиницу.

— Зачем? Чтобы еще раз увидеть, как они увлеченно занимаются суходрочкой? Я не любитель подобных зрелищ.

— Я думал, ты считаешь, что это вряд ли когда-нибудь повторится.

Я открыл дверцу духовки и сунул руки в обшитые асбестом кухонные рукавицы, несколько раз похлопав в ладоши, точно душевнобольной, недовольный слишком тесным предметом одежды. По квартире распространился приятный чесночный запах.

— Честно говоря, не верится, что у них может быть серьезный роман, — сказал я, тщательно подбирая слова. — С другой стороны, по-моему, верно говорят, что сердцу — а если точнее, то петушку — не прикажешь. Вполне возможно, — признал я, садясь на корточки, — что восемнадцатилетний красавчик предпочтет неуклюжего пятидесятилетнего старика такому неотразимому парню, как я, к тому же наделенному большим мужским достоинством.

Джеймс смущенно взъерошил волосы у меня на макушке, но я с криком «Прочь с дороги!» — бросился к столу. Рукавицы для духовки оказались отнюдь не таким эффективным средством защиты, как предполагалось.

После обеда мы вскочили в Джеймсов «Мини» и совершили двухминутное путешествие по аллее к дому Стейнза. Именно там находились те улицы, где малыш Руперт видел, как Артур с Гарольдом обтяпывают свои грязные делишки. С каким-то наивным суеверным страхом я посмотрел вокруг — их не было. Мне хотелось спасти Артура. По крайней мере, мне кажется, что я желал ему добра. Как ни странно, я был уверен, что каким-то образом смогу улучшить условия жизни этих мальчишек, если буду оказывать им нечто вроде покровительства — хотя подобные затеи всегда заранее обречены на провал.

Стейнз вел себя примерно, однако меня это не обмануло. Я заметил, что за его учтивостью кроется легкое разочарование: он явно ожидал, что Джеймс окажется красивее. Этот самовлюбленный тип, одетый в элегантный костюм, был немногословен, и — хотя я каждую минуту ждал какого-нибудь подвоха, комического сюрприза фотографа за долю секунды до вспышки, — единственное, что напоминало о его несдержанности, это розовый цвет носков. Чарльз уже приехал, он стоял с послеобеденным бокалом вина в руке, и я познакомил его с Джеймсом, который умерил свой энтузиазм как раз настолько, чтобы скрыть, что он уже многое знает о старике по моим рассказам. Мы медленно, в ногу с Чарльзом, перешли в студию, и я услышал, как он говорит Джеймсу:

— Значит, вы и есть тот самый поклонник Фербанка, да? Я, разумеется, знал его — правда, не очень хорошо, не очень.

Стейнз развернул рулон белой бумаги, висевший на потолке, и усадил нас в ряд перед кинопроектором на высокой подставке. Когда он погасил свет и заговорил, мне живо вспомнились те начальные сцены детективных фильмов, в которых агента инструктируют и показывают ему главных подозреваемых на кинокадрах, снятых, как правило, с заднего сиденья движущейся машины.

— Я хочу показать вам короткую ленту, которая, полагаю, у всех вас вызовет интерес. Это часть массы любительских фильмов, только что купленных мною на аукционе «Кристиз». Почти все они безумно скучны и просто недостойны упоминания — сплошь бесстыжие юные гомики, от нечего делать валяющие дурака. Я просто предполагал, что это довольно забавно, и надеялся почерпнуть кое-какие идеи для своих будущих… э-э… снимков в стиле двадцатых и тридцатых годов. А потом в этой куче хлама обнаружился один фрагмент — весьма необычный…