Библиотека плавательного бассейна - [129]

Моим проводником и спутником в этом мире был молодой человек, с которым я познакомился примерно неделю спустя, довольно косноязычный парнишка по имени Билл Хокинз. Я почти сразу обратил на него внимание и не удивился, узнав, что он много времени проводит в спортивном зале: у него были прекрасный торс и мощные плечи. В мой первый воскресный вечер мы с ним сыграли несколько партий в шашки. Он явно хотел поговорить со мной, но не знал, с чего начать, поэтому я вызвал его на откровенность. Как выяснилось, он больше года был влюблен в подростка, который занимался в спортклубе в Хайбери[210], где Билл работал. Они встречались каждый день и были несказанно счастливы, хотя Алек, как звали мальчика, избегал своих старых друзей, и его странное поведение вызывало беспокойство родителей. Билл с Алеком дважды ездили в Брайтон[211] и проводили выходные в пансионе, принадлежавшем другу менеджера спортивного клуба: если бы кто-нибудь начал задавать вопросы, они должны были выдать себя за братьев, ведь и самому Биллу едва исполнилось восемнадцать, а Алек был на пару лет младше. Однако через некоторое время Алек стал держаться более холодно, и вскоре выяснилось, что у него появился другой мужчина. Билл, испытывавший все муки первой любви, внезапно запил и принялся надоедать родителям Алека, то и дело барабаня в дверь их дома. Потом были написаны глупые интимные письма — и их нашли родители. Они показали находку новому другу Алека, страховому агенту, ездившему на «Райли»[212]. Как образцовые лицемеры, они считали его более подходящим и респектабельным, чем бедный, страстно влюбленный, не знающий удержу Билл. Агент и родители вместе отнесли письма в полицию. На допросе Билл даже не пытался скрывать своих чувств. Суд вынес приговор: полтора года каторжных работ.

Мы с Биллом крепко подружились. Многие заключенные, полагая, что Билл приносит удачу, словно талисман, делились с ним секретами подобно тому, как люди порой изливают чувства своим собакам или кошкам, и, немало зная почти обо всех, он, казалось, принимал чужие невзгоды и трагедии близко к сердцу. Он указал мне на отношения между некоторыми заключенными, подтвердил подозрения, возникавшие у меня при истолковании странных жестов и привычек, признал существование целой системы тайных связей и интриг. С полдюжины пар крутили длительные романы, а многие другие мужчины и мальчики становились доступными при правильном подходе или, удовлетворяя страсть к полигамии, делили свою благосклонность между двумя-тремя партнерами. В известном смысле всё происходящее представляло собой пародию на те обстоятельства, ввиду которых мы, собственно, и оказались за решеткой, причем тюремное начальство сводило нас друг с другом, закрывало глаза на наши любовные связи и защищало нас от преследований со стороны внешнего мира. Да и сами надзиратели, как выяснилось, были отнюдь не бесчувственными людьми, а по меньшей мере двое из них каждый день занимались сексом с заключенными — правда, все подозревали этих заключенных в доносительстве. Одному из них надзиратель подарил губную помаду и грим, и к его женоподобному виду все, по крайней мере, относились терпимо, о чем он не мог бы и мечтать за стенами тюрьмы.

Билл, в свою очередь, вызвал на откровенность меня, и я до сих пор ясно вижу ту довольно трогательную картину: он сидит напротив, и грубая серая фланель тюремной униформы преображается на его могучей коренастой фигуре так, что он становится похожим на красивого юного солдата какой-нибудь бедной восточноевропейской армии. Я рассказываю о своем детстве или о жизни в Судане, а он внимательно, сосредоточенно слушает; потом он просит рассказать о моем доме, о слугах. Я уже пообещал, что, когда его выпустят из тюрьмы — в начале будущего года, — подыщу ему какое-нибудь занятие, если удастся — работу в спортивном зале, где он сможет открыто проявлять свою любовь к мужчинам и гимнастике, чему отнюдь не способствует, к примеру, служба в конторе. Билл представлял собой довольно жалкое зрелище, когда целыми неделями сидел над детективными романами из тюремной библиотеки: охваченный мучительным желанием прочесть как можно больше, он глотал книжку за книжкой, но печатное слово не было его стихией.

Что до меня, то я сразу же проявил более глубокий интерес к тюремной библиотеке. Это было странное собрание, почти целиком составленное из книг, переданных в дар. Отдельные доброжелатели и ряд благотворительных организаций дарили разнообразную беллетристику, а также популярные энциклопедические труды по прикладным наукам и естествознанию; бывший начальник тюрьмы, оставляя должность, преподнес целую коллекцию литературных произведений, частично составленную им еще в школьные годы, но при этом содержавшую и драматургию французского классицизма, и полное собрание сочинений Уизера[213] в двадцати трех томах; а редакция «Таймс литерари сапплемент»[214] несколько лет милостиво присылала в тюрьму все книги, которые ей было неинтересно рецензировать, в том числе труды почти по всем областям знаний, от монографий по бактериологии до справочников по истории трамвая.