Библиотечный детектив - [24]

Листая книгу известного библиографа, она узнала, что альдины – это палеотипы, то есть книги, изданные на самой заре книгопечатания -в первой половине XVI века. Книг таких осталось очень мало, и хранятся они в крупнейших библиотеках мира. Некоторые были в разное время подарены частными коллекционерами, которые осознали, что такие книги являются достоянием всего человечества.

Анна Эразмовна не могла удержаться и нашла описание «своей» книги и рассказ о том, как Эразм Роттердамский, большую часть жизни проведший в путешествиях, посетил однажды дом Альда в Венеции и как ему, усталому и голодному, было предложено угощение, состоявшее из нескольких листочков салата, плававших в уксусе, и сухой корки хлеба.

Описав в одном из писем друзьям со свойственным ему сарказмом эту скудную трапезу, Эразм добавляет, что «чрезмерная бережливость издателя, ворочающего огромными средствами, объясняется не столько скаредностью, сколько преданностью своему делу, ради процветания которого он вынужден соблюдать во всем величайшую экономию».

Движимая природной любознательностью, она выяснила, что издательская марка «якорь и дельфин», которая привлекла ее внимание, когда она изучала титульный лист, символически изображает латинскую поговорку Semper festina tarde [1].

«Не суетись под клиентом», – перевела она поговорку на одесский язык. Действительно дальнейшие действия следовало хорошенько обдумать.

Глава тринадцатая, которая знакомит с третьим сном Анны Эразмовны

И приснился Анне Эразмовне третий сон.

Она стоит на углу Коблевской (бывшая Подбельского) и Конной (бывшая Артема) прямо перед Новым базаром. В одной руке у нее большая, цвета гнилой вишни, лаковая сумка (о такой она мечтала всю жизнь), а в другой -телефонная трубка с обрезанным проводом. «Что, чтр он сделал?» – отчаянно кричит она в трубку, но слышны только гудки и далекая музыка. Секунду назад ее вызвали в школу: Миша опять что-то натворил.

Делать нечего, надо идти, и она бредет через базар, с удивлением озираясь по сторонам и не узнавая знакомые места. В узком центральном проходе, идущем от ворот до ворот, где обычно торгуют всякими сладостями, теперь стоят лотки с рыбой. Рыбы огромное множество, живая, яркая, зубастая, она шевелится и сверкает на солнце.

За лотками никого нет. Покупатели сами выбирают рыбу, наполняют торбы, крупную хватают за жабры и волокут кто куда, но рыбы меньше не становится. «Какой-то рыбный коммунизм», – удивляется она и не спеша идет дальше.

Но спеши, не спеши, а вот уже она – родная школа, сооруженная из камней взорванного собора. Она достает из сумки пачку документов: ее и старшей дочери табеля, похвальные грамоты, аттестаты; все это, как ей кажется, должно сейчас помочь.

В вестибюле полно детей, но слышно только шарканье ног. Взявшись за руки, парами, они ходят по кругу, девочки в коричневой форме и черных фартуках, мальчики в каких-то странных мундирах, то ли гимназических, то ли военных. Малявка с черными бантами в туго заплетенных косичках пытается что-то шепнуть подружке. «Молчать!» – кричит седая дама, в которой Анна Эразмовна с ужасом узнает любимую англичанку. «Жанна Беньяминовна, что это?» – дрожащим голосом спрашивает она, вопрос звучит испуганно и жалко. «В кабинет директора!» – рявкает любимая учительница. В кабинете перед пустым директорским столом сидят незнакомый мужчина и Миша в шортах и майке «Prodigy». Майка совершенно жуткая, но сейчас она ей почему-то нравится.

– Миша, что случилось? – косясь на мужчину, шепчет она и садится рядом.

– Что, здороваться уже необязательно? -язвительно спрашивает кто-то из-за стола.

Она вскакивает, растерянно лепечет:

– Извините, я вас не заметила, – и по-прежнему никого не видит в директорском кресле.

– Ладно, садитесь, – сухо разрешает голос. -Вы в курсе вопроса?

– Нет, мне не сообщили, – как-то сразу вписываясь в ситуацию, отвечает она.

– Странно. Было поручено довести до сведения. Разберемся. Так вот, ваш сын Михаил, 1984 года рождения, учащийся 8-го класса, исключен из школы.

– За что? – спрашивает она, оправдательные документы испуганными чайками разлетаются по кабинету.

– Как за что? Вы посмотрите, в чем он ходит в школу. Вы почему не выполняете приказ об обязательном ношении формы?

Не дожидаясь ответа, голос продолжает:

– Сегодня ваш сын перешел все границы дозволенного. Он сорвал урок, издевался над нашим новым учителем основ дарвинизма.

Миша, до сих пор сосредоточенно смотревший в пол, вдруг срывается с места, на полусогнутых прыгает по кабинету, руки болтаются вдоль туловища, он показывает учителю язык и вопит:

– Обезьяна без кармана потеряла кошелек, когда мамочка узнала, прямо в обморок упала.

Сходство с гипотетическим предком столь достоверно, что Анна Эразмовна хохочет. Удивительно, но учитель смеется даже громче ее.

– Хорош, ой хорош, – повторяет он. Миша радостно ржет вместе со всеми.

– Что происходит? Как вы смеете? Немедленно прекратить! – надрывается голос.

– А, надоело! – вдруг машет рукой учитель. – Пошли.

И они, не обращая внимания на несущиеся вслед угрозы, выходят из кабинета.

В вестибюле все начинает меняться: дети, пока еще одетые в форму, разговаривают друг с другом, самые смелые даже смеются, банты у крохотули уже не черные, а голубенькие. Жанна Беньяминовна улыбается им на прощанье, и они прямо со школьных ступенек спускаются на пляж.