Библиотечка журнала «Советская милиция» 4(28), 1984 - [17]

— Во, водичка! — показал большой палец появившийся из калитки шофер. В другой руке он тащил ведро. — Колодезная, зубы ломит. Пейте.

Следом показалась крепко сбитая молодуха в коротком ситцевом платье. Щуря блестящие раскосые глаза на Веню, она усмехнулась:

— Можа, товарищ военный, молочка парного хотят испить. Щас корову доить буду, а то и холодное в погребе есть, которое утрешнее.

Покусывая пухлую, четко очерченную губу, женщина с откровенным любопытством разглядывала старшего конвоя, потом посмотрела на Бельчика и снова, повернувшись к Свиридову, спросила:

— Принесть молочка?

«Ох, ну и баба», — отворачиваясь, подумал Вениамин, а вслух сказал, стараясь не показать, что смутился:

— Лучше водички. Товарищ, вон, попил, нахвалиться не может, чем вы ее так подсластили?

— Сейчас не надо, — подхватил Воробьев, — вечерком молока попьем. Мы где машину на ночь поставим?

Никакого разговора о том, чтобы ночевать в этом селе, не было. Но Николай напористо наседал.

— Нет никакого резона ночью ехать. Со светом нас за десять верст видно, а без света куда мы поедем — до первой ямы? Вон ночи сейчас какие темные.

И подмигнул молодухе. Ночи были как раз светлые, лунные, но дела это не меняло. Вениамин и сам собирался остаться в селе, понимая, что сейчас они далеко не уедут, Лучше уж отдохнуть как следует, а завтра с утра пораньше двинуть.

— Вы не подскажете, у кого можно остановиться здесь? — невольно поддаваясь нажиму, спросил оперуполномоченный, выдерживая взгляд хозяйки и заранее догадываясь, что она ответит.

— Да хоть у нас, места хватит…

Сказала не спеша, после минутной паузы и, погасив влажный блеск опушенных густыми ресницами глаз, привалилась к калиточному столбу.

— Наде-е-жда, — раздался из дома скрипучий старушечий голос, — ты иде?

Молодая женщина с досадой посмотрела через плечо и, не отреагировав на зов, спросила, снова обращаясь к Свиридову:

— Вас сколько? Трое? Машину возле дома можно поставить.

— Не… нас много, — машинально трогая обросший за день щетиной подбородок, сказал Веня. — Но те в другом месте будут. Глядишь, и нам с ними придется, если помещения подходящего не найдем.

— Как хотите, — дернула она плечом.

— Председатель далеко живет? — Он решил переменить тему.

— Вон через три двора переулок, там с левой стороны дом с палисадом высоким. Найдете?

— Найдем, — невесть чему обрадовался Воробьев. — Ну, ждите гостей, через часок подъедем.

Председателю было лет под пятьдесят. Худой, с морщинистым лицом и крестьянскими, узловатыми кистями рук, молча выслушал просьбу подыскать какое-нибудь помещение для сопровождаемых и, сходив в дом за пиджаком, втиснулся в кабину — показывать дорогу.

На площади у церкви с разрушенным куполом он попросил остановиться и подвел Свиридова к амбарному строению, сложенному из толстенных бревен.

Арестованных заперли, навесив на дверь ржавый, устрашающих размеров замок.

— Значит, так, — сказал Вениамин, — ты, сержант, до часа постоишь, я — до четырех, а в четыре ты, Воробьев, меня сменишь.

— Пойдет! — заторопился Колька, донельзя обрадованный тем, что вся ночь в его распоряжении.

Свиридов полез в кабину, достал из вещмешка три банки «Щуки в томатном соусе» и буханку хлеба.

— Надо бы водички ведерко, а? — обратился он к председателю.

— Можно и молока, — сказал тот. — На приемном пункте вся тара молоком забита, неделю вывоза нет. Вот и попьете.

Они поехали вместе с Воробьевым и через полчаса привезли большую алюминиевую флягу молока и жбан сливок.

Бельчик снял крышку, помотал в жбане пальцем, чмокая, облизал его.

— Ух ты! Вкуснотища!

— Чего грязные пальцы суешь? — отбирая посудину, заворчал Воробьев, — руки небось сто лет не мыл.

…Конвоируемые дружно уминали хлеб со сливками, прикладываясь по очереди к котелку с пенистым парным молоком. Свиридов с главой колхоза стояли в дверях, покуривая, ожидали, когда закончится ужин. Воробьев нетерпеливо топтался у машины. Первым отвалился от фляги Гусь. Похлопав себя по заметно округлившемуся животу, подмигнул председателю:

— Ну, спасибо, батя. Лихо подзаправился. Не жалко?

— За что сидит? — не отвечая на его вопрос, поинтересовался председатель, повернувшись к Свиридову.

— Карманник.

— А этот? — кивнул он на мрачно жующего краюху Григория Чеснокова, с нездоровым желтоватым цветом лица, за которое и звали его Бурым.

Веня не хотел отвечать. Совсем ни к чему были эти вопросы, но в тоне спрашивающего звучало нечто большее, чем простое любопытство.

— Тоже вор. Только посерьезнее. Со стажем. — И чтобы прекратить этот разговор, громко спросил: — Ну, поужинали?

— Жалко мне для тебя еды, — вмешался хозяин, показывая пальцем на Гусева. — Вы ж, ворюги, небось, за жизнь свою на кусок хлеба не заработали, только пакость от вас для людей. А молоком я вас кормлю, потому что оно все равно пропадет — немец здесь не сегодня-завтра будет. Так уж пусть лучше какие-никакие, но свои его попользуют, чем фашисты.

— Умный ты, дед, как утка. И очень политически грамотный. Оч-чень! — скривил обезьянью рожу Рогозин. — А за молочко спасибо, немцам меньше достанется. Факт!

— А что! — неожиданно распалился тот. — Беда вон какая идет, а тебе и дела до нее нет. Напаскудил, теперь тебя подальше в тыл везут. Мало того, трое военных тебя охраняют, один с автоматом даже. Пусть он из него лучше по фашистам пуляет. У меня у самого две дочери мужей на фронт проводили, вернутся или нет — не знаю, оба такие мужики хорошие, а всякое дерьмо, вроде вас, в тылу отсиживается. У-у-у, ворье!