Биармия - [29]

А Вэрморт, кудесник славный,

К Вишере он устремился.

Он пошел к супруге верной,

К многомудрой Сизью-Гэтыр.

Этим кончился великий

Многославный пир у Лого.

XXXII

Из-за туч румянец солнца

Восходил в то утро рано.

Птица-солнце ночевала

Вылетела спозаранку

Из гнезда — румяной тучи,

Поднялась затем на небо,

Засияла ярким светом

Летнею порою жаркой.

Дивовался чудо-птице

Тун-Вэрморт, кудесник славный.

И сказал он слово правды:

«Енмар, Бог мой, чудесами

Поражаешь ты безмерно.

И красоты раскрываешь

Пред глазами человека.

Сколь ты добр, отец великий!»

Это ж видел кедр старейший

И промолвил он тут слово:

«Двум вещам я удивляюсь:

И восходу и закату

Солнца яркого над нами.

Также взор мой поражает

Беспредельное безумье

Человека в этой жизни.

Посмотрите вы на Райду,

Верную супругу князя —

Ведь сама же отпустила

Югыдморта в путь далекий

И теперь же беспрерывно

Проливает слезы в пармах,

В тереме своем на Джеджим.

Вот послушайте, как плачет

Райда, белая красотка».

Говорил все верно старец,

Кедр великий, на увалах.

Райда плакала, тоскуя,

В тереме своем на Джеджим:

«Дона, дона, миян пией,

Сьӧлӧм, сьӧлӧм, миян пией.

Где ты, где ты, мой сыночек,

Драгоценность, сын мой милый?

Где ты, друг мой, сердцевина

Помыслов моих печальных?

Ясный месяц ты на небе,

Солнце красное на своде.

Где сияешь ты, мой милый?

Кто глядит в глаза сыночка?

Кто любуется тобою?

Или нет тебя уж больше,

Расклевали божьи птицы

Очи ясные у Югыд,

Звери лютые сожрали

Тело белое сыночка.

О, неможно мне так думать,

Мыслить так ведь не могу я.

Не стерпеть мне боли сердца,

О ты, Енмар, Бог великий,

Дай взглянуть еще разочек

На глаза мне дорогие.

Птица Каленик, святая,

Прилетай скорей, дружочек,

Принеси ты Югыдморта

На спине твоей священной.

Я прижму к груди печальной

Сына милого надолго.

И держать я буду долго

Дорогого мне сыночка

У груди своей у белой.

Девы нежные на пармах —

Сосны, ели, пихты, ольхи,—

Пожалейте мать родную,

Дайте, дайте Югыдморта

Поцелую хоть разочек,

В щеки алые сыночка

Югыдморта поцелую,

В нежную головку, сына.

И уже потом умру я,

Не жалея жизнь нисколько.

Лейтесь, слезы белой Райды,

Утешения нет вовсе.

И пустынно в темных пармах,

На холмах ведь глухо, тошно,

На реке печально вовсе.

Жизни нету никакой уж.

Горе, горе, умираю,

Дайте, дайте Югыдморта,

Божьи силы, силы неба,

Дайте матери родимой,

Сердцевину жизни дайте!»

Так рыдала дочь Оксора.

Взволновалися все пармы,

Крыша неба всколебалась,

Птица Рык тут закричала

С гор великих, гор Уральских,

Крыльями тут замахала,

Вещее сказала слово:

«Горний Енмар! Ты услышь нас!

Загляни ты в книгу жизни,

В золотую книгу неба,

Не пора ли Югыдморту

Уж вернуться в Джеджим-парму?»

И ответил Бог великий:

«В книге сказано: „Не скоро

Югыдморт вернется в Джеджим,

Будет плакать мать родная,

Райда белая, на парме.

Сына Мойбыра родит тут

В утешенье скорби тяжкой“ —

Вот что сказано в той книге».

Исполнительница правды,

Птица Рык тут приумолкла,

Пармы же уснули снова.

Ощутила Райда, плача,

Вдруг движенье в недрах жизни —

И в утробе тут ребенка

Вдруг спознала и умолкла.

«Стой, — она сказала тихо,—

Жизнь во мне, ребенок в недрах,

Я должна ведь быть спокойна».

XXXIII

Было лето в светлых пармах.

Облака сияли в небе.

Тихо плыли, без волненья,

Неустанно, беспрерывно

Овцы белые на небе —

На равнинах сине-гладких,

Там бродили тихо, плавно,

За Печорой, на Уралах.

Серебро реки широкой

Вдаль текло волной свободной.

Сосны, ели говорили

Тихо, сладко и немолчно,

Родники журчали громко.

Проходили дни, недели,

Месяцы чредою мерной.

Мальчик Мойбыр тут родился

В Джеджим-парме, на высотах,

Райды белой он сыночек.

В утешенье дан ей, бедной,

Тосковавшей все по сыну

Югыдморту отдаленном.

Тяжкий камень тут свалился

С груди Райды белоснежной,

И печаль светлее стала,

Хоть осталась в сердце Райды.

Все же часто вместе с князем

Яуром, владыкой пармы,

Выходила Райда к Эжве,

К Вычегде зелено-желтой.

И глядела дочь Оксора,

С нею вместе мудрый Яур,

На теченье вод струистых.

Вверх смотрели, вверх по Эжве,

А потом и по теченью,

Вниз по речке лугогорной.

Лентой синею тянулась

Между гор река живая.

«Нет ли лодки чужестранной?

Хоть не видно ль вдоль теченья

Лодки шалой с Югыдмортом,

Иль намек на возвращенье?» —

Размышлял с супругой Яур.

Но не видно ничего там,

Река белая несется

От куста к кусту подальше.

Так и годы проходили

В Джеджим-парме тихо, мерно.

Новости уж не рождались

Ни на пармах, ни в ложбинах.

Мойбыр-мальчик, не тужил он,

Возрастал он беспрерывно.

Новости ведь всё готовил

Мальчик Мойбыр, хоть и мал он.

XXXIV

Красный месяц из-за леса

Выходил тут в час вечерний,

Пламенем казался дальним

И пожаром отдаленным.

Вот горят леса на высях,

На холмах, травой обросших,

Черный дым клубится к небу

И огонь пылает красный.

Лижет он деревья сладко,

В черный уголь превращая,

Зарево видать далеко;

Пламенем казался месяц,

Заревом на древних пармах.

Пораздумался кудесник,

Тот Вэрморт, игрок великий,

Круг широкий наблюдая,

Круг луны печально-полный.

На крыльце сидел кудесник,

Починял он тут подошвы

Обуви, уже истертой.

Сизью-Гэтыр отлучилась —

В лес пошла доить корову.

Долго нет ее — к чему бы?

Грустно стало тут Вэрморту.

«Жизнь проходит незаметно,

И к концу идет сказанье,

Сказка жизни вся проходит.