Безымянная девушка - [13]

Я абсолютно уверена, что знаю, о чем она хочет «поболтать».

Я провожу пальцем по дисплею, убирая это сообщение, чтобы больше его не видеть. Затем надеваю наушники и запускаю «Игру престолов».

* * *

Отец встречает меня на автовокзале. На нем куртка с символикой его любимых «Орлов» и синяя вязаная шапочка, которую он натянул на уши. На холоде от его дыхания образуются клубы белого пара, похожие на ватные шарики.

С моего последнего визита миновало всего четыре месяца, но, глядя на него в окно, я первым делом отмечаю, что он постарел. В волосах, что выглядывают из-под шапки, стало больше седины, плечи опущены, будто он изнывает от усталости.

Отец поднимает глаза и перехватывает мой взгляд. Быстро швыряет сигарету, что он курил украдкой. Формально он бросил курить двенадцать лет назад, и это означает, что он больше не дымит дома.

Его лицо расплывается в улыбке, когда я схожу с автобуса.

– Джесси! – восклицает отец, обнимая меня. Только он один так меня и называет. Рослый и плотный, он едва не душит меня в своих объятиях. Отец отнимает от меня руки и, наклонившись, смотрит в переноску, что я держу в руке. – Привет, малыш, – здоровается он с Лео.

Водитель автобуса вытаскивает из багажного отсека чемоданы. Я хочу взять свой, но рука отца меня опережает.

– Голодная? – спрашивает он, как всегда.

– Как волк, – отвечаю я по обыкновению. Мама расстроилась бы, если б я приехала домой сытой.

– Завтра «Орлы» играют с «Медведями»[3], – сообщает отец, шагая по парковке.

– Отличная была игра на той неделе. – Я надеюсь, что мой ответ достаточно нейтральный – похвала команде, за которую болеет отец, независимо от того, победила она или проиграла. Я забыла узнать счет, пока ехала в автобусе.

Мы подходим к старенькому «Шевроле Импала», отец ставит мой чемодан в багажник. Я замечаю, что он морщится: в холодную погоду коленка беспокоит его сильнее.

– Давай я поведу? – вызываюсь я.

Вид у отца почти оскорбленный, и я спешу добавить:

– В Нью-Йорке я почти не вожу машину, боюсь утратить сноровку.

– Да, конечно. – Он бросает мне ключи, которые я ловлю на лету правой рукой.

Заведенный порядок в доме родителей, их привычки я знаю, как свои собственные. Поэтому часа не проходит после моего приезда, как я понимаю: что-то не так.

Только мы останавливаемся перед домом, отец вытаскивает Лео из переноски и вызывается с ним погулять. Мне не терпится увидеть маму и Бекки, и я соглашаюсь. По возвращении домой отец никак не может отстегнуть с Лео поводок. Я бросаюсь к нему на помощь. От отца сильно пахнет табаком, и я понимаю, что он снова курил.

Даже в те времена, когда он официально считался курильщиком, он никогда не выкуривал две сигареты одну за другой.

Потом, пока мы с Бекки сидим на кухне и рвем латук для салата, мама наливает себе бокал вина и предлагает мне тоже выпить.

– С удовольствием, – отвечаю я.

Поначалу я не придаю этому значения. Сегодня канун Дня благодарения – по сути, выходные.

Но потом, пока готовятся макароны, мама наливает себе второй бокал.

Я наблюдаю, как она помешивает томатный соус. Ей еще только 51 год, она немногим старше еврейских мамаш, которым я порой делаю макияж, – те выглядят так молодо, что хоть документы у них проверяй при входе в бар. Она красит волосы в каштановый цвет и носит фитнес-браслет, по которому сверяет, выходила ли она за день свои 10000 шагов. Но сейчас она кажется какой-то сдувшейся, словно воздушный шарик, из которого частично улетучился гелий.

Мы сидим за дубовым столом, мама засыпает меня вопросами о работе, отец посыпает макароны сыром «пармезан».

В кои-то веки я ей не лгу. Говорю, что решила немного отдохнуть от театра и в частном порядке делаю клиенткам макияж.

– А что с тем спектаклем, милая, про который ты мне говорила на прошлой неделе? – допытывается мама. Второй бокал вина, что она себе налила, почти пуст.

Я с трудом вспоминаю, что ей тогда сказала. Прежде чем ответить, сую в рот ригатони.

– Закрыли. Но оно и к лучшему. Я теперь сама себе хозяйка. И к тому же общаюсь с массой интересных людей.

– О, замечательно. – Морщины на лбу мамы разглаживаются. Она поворачивается к Бекки. – Может, и ты однажды переедешь в Нью-Йорк, снимешь там квартиру, познакомишься с интересными людьми.

Теперь хмурюсь я. В результате черепно-мозговой травмы, полученной в детстве, Бекки пострадала не только физически. У нее возникли нарушения памяти, как кратковременной, так и долговременной, и по этой причине она никогда не сможет жить самостоятельно.

Мама тешит себя ложной надеждой – и поощряет к тому Бекки.

Меня это и прежде немного раздражало. Но сегодня я воспринимаю ее слова как проявление… безнравственности.

Я воображаю, как доктор Шилдс задает мне вопрос: Побуждать кого-то мечтать о несбыточном – это проявление бесчестности или доброты?

Я раздумываю о том, как бы я объяснила свое отношение к данной ситуации. Это не то чтобы плохо, напечатала бы я. Мама, скорее, успокаивает себя, а не Бекки.

Я отпиваю глоток вина, затем умышленно меняю тему разговора:

– Ну что, поди уже вовсю собираетесь во Флориду?

Они ездят туда каждый год. Втроем. Выезжают через два дня после Рождества и возвращаются 2 января. Останавливаются в одном и том же недорогом мотеле неподалеку от побережья. Бекки очень любит океан, хотя сама плавает плохо и глубже, чем по пояс, в воду не заходит.