Безутешная плоть - [57]

Остановившись у уличного фонаря, она сообщает, что в агентстве стало просто невыносимо и вскоре после тебя она тоже ушла. На углу Черчилль-авеню красный огонек светофора мигает и гаснет, оставляя вас в темноте. За перекрестком три-четыре уличных фонаря подряд не горят, потом один горит. В темных провалах между лужами слабого желтого света кружатся и бьются о лобовое стекло насекомые, вечным инстинктом летящие на свет.

«Кр-р, кр-р», – кричат кузнечики, когда внедорожник останавливается у ворот Ньяши. Сайленс не выходит отпереть замок. Ты перелезаешь через провисшую колючую проволоку и, пошатываясь, идешь по изрытой кукурузной дорожке к дому кузины.

Глава 14

Впервые с тех пор, как ты покинула хостел, точнее с тех пор, как ушла из рекламного агентства под предлогом того, что выходишь замуж, сердце спокойно бьется в груди. После целой эры несчастий ситуация наконец-то складывается для тебя не катастрофически, а благоприятно. И этим стечением обстоятельств, о котором ты так мечтала, ты прежде всего обязана встрече с Трейси Стивенсон. Почти не позволяя себе надеяться, ты, сжав зубы, приготовилась к более длительному ожиданию, но благодаря бывшей коллеге оно сократилось. Пообещав не теряться, она записала твой телефон и дала тебе свой. Ты рада, что, любезно соглашаясь со всем, что говорила Трейси, не проявив грубости, не выказав обиды, ты поспособствовала перемене в жизни. Ты объясняешь улучшение положения первым обедом в холле больницы. Именно тогда вдова Райли, пусть и полоумная, открыла тебе, как меняется восприятие, в том числе у таких, как ты. Дала трещину самооценка, и через нее ты начала медленно дрейфовать от смиренности, для которой, как тебе думалось, ты рождена и на которую обречена. Оставаясь одна в комнате, ты тихо смеешься, вспоминая, как старушка принимала тебя за собственную дочь. Развивающиеся отношения с белым немецким зятем еще больше усиливают внезапный оптимизм.

Ты с удовлетворением отмечаешь, что в доме кузины ты единственная, кто испытывает такую уверенность. Май Така приходит на кухню в понедельник, прилагая усилия, чтобы казаться благодарной за поход в кино. Жалкий спектакль как на ладони, и Ньяша быстро вытягивает из служанки, что да, вечером после кино она сидела с маленьким Такой и, к его восторгу, демонстрировала ему проделки Ананси. Однако вмешался Сайленс, который запретил Май Таке забивать мальчику голову иностранной чепухой. На следующий день он взял Таку с собой. С тех пор Май Така их не видела и сошла бы с ума, если бы не получила весточку от невестки, чей сын работает через несколько улиц, что Сайленс привел мальчика к его бабушке, но поскольку денег на него не дал, Май Таке, если она хочет, чтобы мальчик учился дальше, придется внести солидный школьный взнос, а еще заплатить за его метрику. Сам Сайленс домой не вернулся, и она подозревает, что он провел все это время в объятиях четырнадцатилетней любовницы. Май Така заявляет, что испытывает облегчение от того, что ее не избили, и благодарит Бога за такое завуалированное благо, что муж, похоже, сгинул. Под конец она жалеет лишь о том, что не отвела сына к своей матери, но философски заключает: тут мало что можно сделать; ведь ребенок, если отец известен, принадлежит семье по отцовской линии. Забота о Май Таке добавляет Ньяше хлопот, которых у нее и без того хватает с семинаром и в семье.

Ты же, наполненная внутренним спокойствием, брызжешь энергией. Но направить внезапные жизненные силы особо некуда. Когда семья укладывается спать, ты начинаешь смотреть в ночь. Надеясь наткнуться на полезные таблицы, листаешь детскую энциклопедию, которую Ньяша и Леон купили детям, но она на немецком, и речь в ней идет исключительно о Северном полушарии. Когда об этом узнает двоюродный зять, он вспоминает старых «Птиц Африки», которых купил еще в Кении. Он ищет книгу несколько дней, и, когда наконец находит, ты часами сидишь на балкончике с книгой и биноклем, карандашом отмечая фотографии с изображением птиц, прилетающих в сад родственников. По утрам ты просыпаешься раньше обычного и тихо, тоненько подпеваешь щебечущему скворцу с бирюзовой грудкой, сидящему на чешуйчатой анноне у гаража. Потом бежишь в сад, проверяя, удастся ли тебе узнать других членов пернатой компании, и когда дело сделано, возвращаешься и делаешь себе кофе.

– Мангванани[37], Майгуру! Марара хере?[38] – хором кричат Анесу и Панаше, когда ты однажды утром заходишь на кухню вскоре после похода в кино.

Ты переступаешь через блестящих червей на полу, берешь бутылку фильтрованной воды и выливаешь ее в чайник.

– Панаше, ради бога, поторопись, – ругается Ньяша на сына, сделав вид, что не услышала, как ты поздоровалась.

Племянник смотрит на мать, вид у которой день ото дня все более измученный.

О чем-то задумавшись, Анесу глотает ложку каши.

– У тебя ведь бывает, что болит живот? – через минуту спрашивает она брата и пристально на него смотрит.

У Панаше на краешке века нависает капля, скоро она падает.

– И сейчас болит, правда? – продолжает Анесу. – Ведь болит?

Панаше заливается слезами.

Анесу с упреком поворачивается к матери: