Безутешная плоть - [49]

Ты как раз собираешься закрыть дверь и тихонько вернуться к себе, когда Ньяша, не поднимая взгляда, здоровается:

– Доброе утро, Тамбу. Все в порядке. Заходи, если хочешь.

Поскольку отступление оказывается невозможным, ты отвечаешь на приветствие и заходишь.

Кузина навалилась на стол, поставив подбородок на руки. Перед ней нетронутый домашний йогурт с шелковицей, коронное блюдо Леона. Обычно Ньяша садится так, чтобы не видеть блестящих кольчатых червей. Сейчас они у нее перед глазами, хотя она даже не смотрит в сторону извивающихся гадов.

Двоюродный зять откинулся на спинку стула, с некоторым вызовом скрестив руки на груди. Выражение лица среднее между «так я и знал» и разочарованием.

При твоем появлении Май Така оборачивается, перенеся вес на одну ногу и раздавив несколько червей. Она переводит взгляд с тебя на кузину.

Обидевшись на безмолвную мольбу Май Таки вмешаться, ты садишься на свое обычное место.

– Доброе утро, Майгуру. Что я могу для вас сделать? – почтительно спрашивает она, поворачиваясь спиной к раковине.

– Омлет, – отвечаешь ты.

Ты ждешь. Май Така переставляет несколько тарелок в раковине, делает глубокий вдох и медленно, долго идет к кладовке, где хранится клетка с яйцами.

Ньяша и Леон смотрят друг на друга. Сегодня в кузине нет никакого света. Вид у нее такой, как будто вся энергия вытекла, чтобы поддержать далекую бушующую топку.

– Ты надеешься на лучшее. Ты веришь. – Голос Ньяши слаб, словно шепот. – Но это все разговоры, разговоры, разговоры. Не может быть страны, которая так бы ненавидела женщин, как наша.

– Йемен, – пожимает плечами Леон. – Пакистан. Саудовская Аравия.

Май Така возвращается с двумя яйцами в миске, разбивает и погружает в них вилку.

– Иди. Отдохни, – говорит Ньяша служанке.

Май Така продолжает взбивать яйца, лицо у нее похоже на сгусток запекшейся крови. Ньяша подходит и отнимает у нее вилку.

– Если тебе станет лучше и ты будешь в состоянии, пожалуйста, возвращайся. – Ньяша держит вилку с таким видом, как будто больше всего хочет вернуть ее служанке. – Иди. Все в порядке, – подбадривает она голосом, который ясно свидетельствует о том, что один день без помощи – намного больше того, с чем ей мечталось столкнуться.

Май Така отказывается уходить:

– Нет, нет, все хорошо, Мха-мха.

– Иди, – повторяет Ньяша, отвинчивая крышку с бутылки растительного масла и выливая тонкую струйку на сковородку.

– Дайте мне, – уныло просит Май Така.

Сковородка начинает дымиться.

Ты смотришь на них, как обычно, когда не хочешь вмешиваться, мысленно заключая с собой пари, чем все кончится, взвешивая последствия любого возможного исхода, идущего наперекор твоим желаниям, которые в данный момент ограничиваются завтраком.

По возможности незаметно ты насыпаешь в миску злаки.

Май Така, чьи ушибы теперь видны лучше, ковыляет обратно к раковине и возобновляет мытье посуды.

– Если тебе трудно идти, Май Така, может, тебя отвезти? – спрашивает Леон.

– Все нормально, сэр, Ба-Анесу[32], я пойду, – покоряется Май Така, приняв предложение за приказ. – Я справлюсь. В общем-то не так уж все и плохо.

Хромая, она выходит на улицу. Ее обмотанная чалмой голова скачет вверх-вниз за кухонным окном, удаляясь в направлении домика для прислуги.

– Должны быть варианты, – говорит Ньяша.

Сжав губы, она с силой мешает яйца.

Ты съедаешь последнюю ложку злаков и отодвигаешь тарелку.

– Иногда я думаю, если бы я знала, я бы сюда не вернулась!

Ньяша наваливает остаток завтрака тебе на тарелку, затем опять падает на стул и утыкает подбородок в основание ладоней.

– Мы можем вернуться в Германию. Если я не найду работу. Там мы, по крайней мере, будем получать социальное пособие, – объявляет двоюродный зять.

– Не вернуться – одно, – бормочет Ньяша сквозь закрывающие лицо пальцы. – А сдаться и уехать – совсем другое.

– А что мы будем делать с детьми? – спрашивает Леон. – Неужели ты думаешь, я оставлю их тут? Там, откуда я приехал, государство платит тебе, чтобы ты ухаживал за своими малышами. Одно из позитивных достижений капитала!

– Все равно. – Ньяша отказывается поддаваться на такую логику.

– Вот, значит, как. – Голос Леона спокоен, но лицо меняет цвет, как бывает у белых людей, когда они сердятся.

Ты сочувствуешь двоюродному зятю, уверенная, что именно Ньяша и притащила его в эту безнадежную страну. Неприязнь к ослиному упрямству кузины растет. Ты жуешь омлет; молчаливо лелеемое тобой страстное желание уехать из этого дома, этой страны, с этого континента распускается в сердце, как, по твоим предположениям, и в сердце зятя. Ты хочешь быть частью стабильного, процветающего государства, такого, как его. Каждый кусок приходится жевать слишком долго, потому что не хватает слюны.

– Ты хочешь уехать от детей. Удобно, конечно, – тихо продолжает Леон. – Ты хочешь, чтобы я уехал, чтобы у тебя их не было. Чтобы делать вид, будто ты чем-то тут занимаешься – всей этой ерундой, семинарами и молодыми эгоистками.

Ньяша отнимает руки от глаз. Вид у нее такой, как будто она сейчас заплачет, потому что вернулось ее давнишнее, юношеское негодование или, если не так, потому что кончилась вся энергия и она сломалась.