Безумный лес - [48]

Я тоже засмеялся и быстро поплыл к берегу. Там, не дожидаясь, пока обсохну, напялил на себя свою грязную, мятую одежду. Татарочка поплавала еще немного, потом тоже вылезла из воды. Я притворился, что не смотрю на нее. Отошел в сторону и поднялся на невысокий холм, отделявший пляж от степи. Какая-то полосатая змея метнулась у меня из-под ног и скрылась в траве. Я попытался поймать ее, заговорить, а потом вырвать зубы и поиграть с нею. Но змее повезло. Я не смог ее найти. Вместо нее наткнулся на черепаху иссиня-желтого цвета. Но эту я не тронул. Над волнами моря, над камнями Добруджи и над всем миром по-прежнему сияло ясное, ослепительно-яркое небо. Лошади, разморенные полуденной жарой, сбились в кучки и отмахивались от мух своими густыми длинными хвостами.

Я стал расхаживать по пастбищу. Расхаживать и глядеть на лошадей. Так я ходил, пока не устал. Мысли мои разбежались, и я даже не замечал, как жесткая и колючая трава царапает мои босые ноги. Неглубокие, но свежие порезы кровоточили и зудели. Я присыпал их горячей пылью. Кровь остановилась, но боль не унялась. Однако для моего худого и привычного к страданиям тела эта боль была пустяком. Я даже поймал себя на том, что сожалею — зачем я так легко переношу ее. Возвратившись на берег, я увидел, что Урума лежит на песке, вытянувшись во весь рост. Выйдя из воды и обсохнув на солнце, она натянула на себя только шаровары. Смятая блузка комом валялась в стороне. Маленькие желтые груди были лишь наполовину прикрыты тонкой шелковой косынкой, сквозь которую все было видно, как сквозь стекло.

Я посмотрел на татарочку. Потом на волны. И опять перевел взгляд на Уруму. Застенчивость, проклятая застенчивость снова овладела мной. Я закрыл лицо руками, как если бы хотел скрыть или свое безнадежное уродство или навернувшиеся слезы. Хотел заговорить, но не знал, с чего начать. Из затруднительного положения меня вывела Урума. Я услышал ее голос.

— Давай поедим, Ленк! Ты не проголодался? Мне, когда я искупаюсь, всегда хочется есть. Так хочется есть, как будто у меня мыши в животе.

— Раз ты говоришь… Раз говоришь, что хочешь…

Я развязал узелок, оказавшийся в плетеной корзинке, и подошел к Уруме. Мы уселись на песок. Она чуть плотнее прикрыла грудь. Мы разделили лепешки, испеченные в золе, и баранину, зажаренную на вертеле над спокойным, без пламени, огнем кизяка.

Лепешки были очень вкусны. Приятный вкус имело и жирное жареное мясо выхолощенного барана. Я уж не говорю о молоке! Кислое молоко из кувшина, который Урума вкопала в песок у самой воды, так, чтоб до него доставали набегающие волны, было холодным. Во всяком случае, оно утоляло жажду гораздо лучше, чем какое-либо другое питье.

Мы быстро доели небогатые наши запасы. Проглотив последний кусок, татарочка спросила меня:

— Откуда ты пришел, Ленк?

Я показал ей на море и на далекий горизонт.

— А как ты попал к нам?

— Случайно. По чистой случайности.

Она промолчала. Потом сказала:

— Мне кажется, Ленк, что все, что у нас есть, плохое или хорошее, — от случая, только от него. И еще я думаю, что тот же случай все это у нас и отнимает.

— Может быть, не все.

— Может быть. Но я думаю, Ленк, что в Сорг тебя и впрямь принесло море. А после того как оно принесло тебя в Сорг, с моим отцом ты столкнулся уже случайно.

— Принесло меня море, это верно, но я не моряк. Я — степной житель.

— Я с самого начала заметила, что ты степной житель.

— Как ты догадалась?

— Это было не трудно. Ты умеешь доставать бурдюком воду из колодца. Справляешься с лошадьми. Только скажи мне, Ленк, как случилось, что море принесло тебя именно сюда? Ведь тебя могло выбросить севернее или южнее, и тогда мы бы не встретились. Наверное, так было суждено, чтобы мы встретились. С людьми случается только то, что им написано на роду.

— Судьба зависит еще и от человека.

— Нет, Ленк, нет. Каждому человеку все предначертано заранее.

— Так уж и все? Но тогда откуда взяться случайностям?

— Да, все-все. И самой случайности назначено случиться. Все это написано на звездном небе.

— Кем написано?

Татарочка подняла вверх, к ясному синему небу, свои зеленые, цвета травы, глаза. И медленно ответила:

— Тем, кто живет там, наверху, и кто всемогущ — аллахом.

Произнося имя аллаха, она склонила голову и коснулась лбом песка. Три раза. Потом села, как прежде. Косынка, скрывавшая ее грудь, упала. И она осталась голой до самого пояса. Я покраснел и перевел взгляд на лошадей. Урума подняла косынку с песка и снова прикрыла грудь.

— Рассказать тебе, где я побывал, прежде чем попал сюда?

— Расскажи. Я буду слушать. Ведь я ни разу не уезжала из Сорга, не бывала даже в Констанце. А потом нам, татарам, очень нравятся разные истории — взаправдашние или выдуманные. Когда я была маленькой, мне мама каждый вечер рассказывала что-нибудь.

— А теперь уже не рассказывает?

— Нет. Теперь она говорит, что если мне хочется сказок, то я сама должна их и придумывать.

— И ты придумываешь?

— Да. Рассказываю сама себе целые истории. В уме, про себя.

Мы засмеялись. А потом я стал рассказывать ей обо всем подряд, что всплывало в памяти. Урума рассеянно смотрела куда-то в морскую даль. Там, у самого горизонта, поблескивали еле заметные в туманной дали белые крылья какого-то старого судна. Я не стал мешать ей — пусть смотрит и молчит. Вот она слегка нахмурилась. Задумалась о чем-то. Я не знал, о чем. Откуда мне было это знать? Вдруг я услышал ее шепот: