Безумный лес - [44]

Урума взглянула на меня приветливо и улыбнулась. Улыбнулся и Урпат. Оба улыбнулись мне так, как улыбаются собаке, которую хотят — приласкают, а то и ударят палкой. Я подумал, что если дать себе немного труда, то можно прибрать к рукам обоих. Мне не пришло в голову, что проку от них не будет никакого, и я улыбнулся им попросту, обычной человеческой улыбкой. Урпат заметил:

— А у нечестивой собаки большие зубы. Как у волка.

— Да, — со смехом подхватила Урума, — зубы как у волка, но он не волк, а нечестивая собака.

В ответ я сказал:

— Что поделаешь!.. Таким уж родился.

Селим Решит кивнул головой и глубокомысленно изрек:

— Человек рождается на свет таким, каким ему суждено родиться.

Все трое снова замолчали. Молчал и я. Молчал и внимательно их рассматривал. Я всегда внимательно присматривался к людям, у которых приходилось служить. Мне хотелось запомнить их на всю жизнь. Это была одна из многих моих причуд. Хотелось запомнить тех, кто сказал мне доброе слово, а тем более тех, кто издевался надо мной или бил. Теперь я смотрел главным образом на Урпата. На него было бы жалко даже плевка. Он был низкоросл, пучеглаз, кривоног и грязен. На мой взгляд, он был безобразен даже для татарчонка. Напротив, татарочка с первого взгляда пленила меня. Я не шучу, она действительно меня пленила! Да и могло ли быть иначе, о господи?! Она была высока ростом и тонка, как тростинка, а глаза у нее были зеленые, цвета травы. Легкого дуновения было бы достаточно, чтобы раскачать ее, как тростинку. Но в тот добруджийский вечер в том убогом татарском селе не было ветра. Насыщенный пылью воздух был угнетающе неподвижным, липким и раскаленным, хотя солнце, утомленное долгой дорогой, уже закатилось.

Урпат вскоре скрылся в доме. Урума, словно бы случайно, осталась во дворе. Она посмотрела на меня раз, посмотрела другой. Потом, смутившись моего ответного взгляда, стала смотреть нарочито в сторону. И долго, к великому моему сожалению, не поворачивала ко мне своего желтого и круглого, как луна, лица. Татарин приказал мне:

— Эй, нечестивая собака, слушай, что скажу: завтра на рассвете Урума покажет тебе пастбище, где обычно пасутся мои кони. А теперь отправляйтесь. Ступайте и досыта напоите коней.

Это приказание относилось не только ко мне. Оно относилось также и к Уруме. Кони тем временем сгрудились в глубине двора. Они уже не кусали друг друга, а лишь обмахивались хвостами. Большинство были рыжей масти. Я заметил лишь несколько коней с шерстью черной, как деготь. Все они были низкорослые, крепкие, с длинными гривами и хвостами. Неугомонные жеребята и двухлетки играли немного поодаль, гоняясь друг за другом. В углу двора жеребец Хасан теснил молодую кобылку, обнюхивал ее и тихонько ржал, словно напевая ей любовную песнь.

Мой хозяин ушел в дом вслед за татаркой и Урпатом. Урума поборола свое смущение и вновь обрела голос:

— Пойдем со мной. Кони не пили с утра. Их нужно немедля напоить.

Она пошла впереди. Я, не сводя с нее восхищенных глаз, устремился следом, словно меня пригласили отворить врата в райские кущи аллаха и проникнуть внутрь. С первых шагов мой недуг напомнил о себе, и я старался хромать как можно незаметнее. Однако ничего не вышло! Мне стало противно. И стыдно. Противно за себя, за одного себя. А стыдно — перед Урумой.

Двигаясь таким манером — я, слуга, на шаг сзади своей госпожи, — мы направились в переднюю часть двора, ближе к выходу. Там был колодец с воротом. На конце конопляной веревки висел пустой высохший бурдюк из бычьей кожи. Судя по длине веревки, колодец, как и повсюду в сухих и каменистых степях Добруджи, был страшно глубок. На длинном и широком желобе для водопоя, что находился рядом, красовались высеченные долотом знаки, которые сначала показались мне непонятными. Присмотревшись, я понял, что желобом для татарских коней служил старинный греческий саркофаг, — наверное, его извлекли во время каких-нибудь раскопок из его укромного убежища в этой жесткой земле.

Татарин больше не показывался, зато появился Урпат — он весело прыгал, грызя какие-то сладости и поигрывая треххвостым арапником. Потом он принялся быстро и ловко вращать арапник над головой и оглушительно щелкать. Глаза его блестели. От возбуждения татарчонок оскалил зубы. В сгустившихся сумерках он был похож на маленького косоглазого и кривоногого божка, которому доставляет удовольствие громом и молнией устрашать и запугивать простых смертных. Однако лошади, знакомые с арапником Урпата, нисколько не испугались, а спокойно направились к желобу, тесня и отталкивая друг друга. Урума погладила по гриве подошедшего к ней Хасана и сказала:

— Ты, слуга, будешь доставать воду из колодца, а я помогу тебе опрокидывать бурдюк в желоб.

В устах юной татарки румынские слова, даже слегка искаженные и исковерканные, звучали прелестно. Я оперся о край сруба и выдернул упор, удерживавший колесо. Бурдюк ухнул в пустоту колодца. Я услышал, как он шлепнулся о поверхность воды и забулькал, наполняясь влагой.

— Теперь верти колесо в обратную сторону.

— Знаю, хозяйка. У нас, в Делиормане, тоже немало колодцев с колесом и бурдюком.