Безумный лес - [140]

— Я не знал.

Мое смущение прошло. Я усмехнулся.

— Я и впрямь тупица и болван. Хуже того: таких дураков, как я, нет, наверное, в целом свете.

— Это правда.

Луна поравнялась с верхушками тополей. Взглянула на нас и облила сиянием старого золота. Лицо Деспы скривилось и подурнело. Черные глаза, несмотря на горевший в них огонь, тоже стали некрасивыми.

— А ты говорила Тимону, что у тебя будет от него ребенок?

— Говорила.

— И что он сказал?

— Сказал, что он в это дело впутываться не желает. Это могло бы ему повредить. И он велел мне выпутываться одной. Как знаю.

— Как это: выпутываться одной?

— Сделать выкидыш. Найти бабку. Пойти к ней и сделать выкидыш.

Она обеими руками пощупала свой живот, в котором снова шевельнулся ребенок. Провела руками по бедрам. Потрогала груди — проверить, не сочатся ли. И сказала шепотом:

— И еще Тимон сказал мне, что если у меня не хватит духа пойти к бабке и сделать выкидыш, то чтобы я призналась матери, будто ребенок от тебя, тогда могу и родить. Мать, сказал Тимон, этому поверит. А тебя — так он сказал — мои старшие братья заставят на мне жениться.

Я чуть не зарыдал. Но сдержался. Потом мне стало смешно. И я рассмеялся. Смехом безумца. Но смех тотчас застыл у меня на губах. И пока губы слушались, я спросил:

— А если я не захочу?

— Тогда они тебя зарежут.

Дыханье во мне оборвалось. Я прислушался к шуму тополей. Они пели, словно длинные и тонкие серебряные скрипки, и лишь эти скрипки пели на нашей с Деспой свадьбе. Тихий ветер водил смычком по их струнам.

Я хотел спросить, почему она выбрала такого человека, как Тимон. Хотел спросить, как началась их связь. Много чего хотел спросить. Но если бы даже Деспа ответила на все эти вопросы, что пользы мне было в этом? Ее ответы ничего не могли поправить. И я не стал спрашивать. Вместо этого решительно заявил:

— Я пойду и поговорю с Тимоном. Тимона я не боюсь. Пойду и возьму его за глотку. Заставлю сказать правду. Пусть во всем признается и сам отвечает за последствия. Пусть женится на тебе…

При этих моих словах глаза ее заблестели надеждой. Но блеск их быстро потух. Она сказала шепотом:

— Все это хорошо, Желтушный. Я верю, что ты не боишься Тимона. Но где ты будешь его искать? Я пробыла у него целый день. Видела, как он укладывал вещи. Ты слышишь? Он уложил свои вещи и уехал из города. Как раз сегодня вечером. И сказал мне, что никогда больше сюда не вернется. Он уже успел поговорить с Лэптурелом и Паляку. Осенью… Осенью они назначат его в другую гимназию, в другом городе, далеко отсюда, может быть, даже в Трансильванию.

Вот уже год как я покинул Турну и поселился в Руши-де-Веде, чтобы подучиться, получше устроить свою жизнь. Но, как теперь мне стало ясно, попал из огня да в полымя. От гнева, душившего меня, не осталось и следа — он рассеялся, как дым по ветру. Возможно, я вообще не был таким злым, как мне нравилось иногда о себе думать. Сердце мое смягчилось. Смягчилось от жалости к себе и жалости к Деспе. Я совсем размяк. И начал подыскивать теплые слова, чтобы успокоить самого себя и хоть как-то, пусть немного, обнадежить девушку. Однако прежде, чем я их нашел, Деспа заговорила с издевкой:

— И теперь, Желтушный, мне ничего не остается, как сказать своим родным, что во всем виноват один ты. Ты преследовал меня. Сбил с толку. Обманул. Изнасиловал. А потом я уже подчинялась тебе из страха. И ребенок… Ребенок, которого я ношу, твой ребенок.

Слова Деспы падали тяжело, как камни. И больно били по мне. На тополя налетел ветер. Раскачал их. Зазвенели серебряные листья. Как маленькие колокольчики. Луна, с ее круглым и желтым, как у Урумы, лицом, нахмурилась. Я покорно согласился:

— Ладно, Деспа. Говори, раз ничего другого не остается. Говори, что хочешь. И кому хочешь.

У нее снова заблестели глаза.

— А ты во всем признаешься? Признаешься, что это твой ребенок, а? И женишься на мне, да? И будешь меня любить, да?

Я не хотел отнимать у нее жалкой и невеселой радости по поводу одержанной победы. Но когда увидел ее раскрытые объятия, по-куриному вытянутую шею и ищущие поцелуя губы, поспешил рассеять ее иллюзии:

— Нет, Деспа, я ни в чем не буду признаваться, даже если меня насадят на вертел и станут живьем поджаривать на медленном огне. Я не могу и не хочу врать. А что до женитьбы… Ну, посуди сама! Разве похож я на жениха?

Над верхушками тополей, облитых, как и мы, лунным светом, пронеслась стайка ночных птиц. В траве зажглись огоньки светлячков.

— А!.. Я знаю!.. Знаю, почему ты не хочешь жениться на мне.

— Что ты знаешь?

— Ты, Желтушный, не любишь меня. Что ж, я понимаю. За что меня любить? У меня кожа черная и блестит, как дно у чугунка. А теперь я еще и беременная.

Некоторое время она сидела, сгорбившись, совершенно, казалось, подавленная свалившимся на нее горем. Потом выпрямилась, на лице ее снова появилось надменное выражение, и в голосе сквозило презрение:

— Нет, Желтушный, тебе нечего бояться. Я передумала. Я не буду сваливать вину на тебя. А то еще, чего доброго, вся слобода подымет меня на смех. Пойдут разговоры: «Деспа спала с кривобоким. С колченогим. На нее никто и смотреть не хотел. Больно уж безобразна. И чересчур уже черна… Вот и стала спать с кем попало».