Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [42]
В 1990-е годы реформаторы-рыночники с их жаждой быстрых неолиберальных реформ и глубокой ненавистью к коммунизму, не сдерживаемые влиятельной, критически мыслящей и социально ориентированной интеллигенцией, обладали почти полной свободой для реализации неолиберальной повестки дня. Отсутствие активного гражданского общества означало, что в социуме не было никакой регулирующей силы, которая могла бы обуздать новую элиту как в отношении методов ведения бизнеса, так и в моральном плане[219]. Инициативы гражданского общества, зарождавшиеся в ходе перестройки и в первые годы преобразований, так и не охватили широкие слои населения. Отчасти это было связано с тем, что после семидесяти лет советского авторитаризма, включая сталинский тоталитаризм, у населения России отсутствовала устоявшаяся традиция гражданского участия, на которую можно было бы опереться[220].
Нехватка гражданского общества усугубляется широко распространенной безответственностью. Это чувствуется до сих пор, в том числе и среди молодых представителей бизнес-элиты, которые продолжают считать моральную нечистоплотность обычным делом. Молодой бизнесмен Артем, специализирующийся на нефти и финансах, признался мне, потягивая коктейль в баре отеля Claridge’s в лондонском районе Мейфэр: когда ему не удается добиться своего с помощью статуса или денег, он прибегает ко лжи. Ему приходится делать это довольно часто, по несколько раз в день — но «ради блага других», заверил он меня. Собеседник вел разговор с отсутствующим видом, время от времени поправляя манжеты на своем идеально сидящем темно-синем пиджаке. «Да, я умею лгать, хотя мне не очень нравится это делать, — продолжил он. — Нет, никакой вины я не чувствую». Он улыбнулся, продемонстрировав свои идеально белые зубы. С такой нервной работой, как у него, цель оправдывает средства: «А иначе ничего не добьешься. Чем враждебнее среда, тем больше приходится лгать». Ничто во внешности Артема не выдавало того, насколько безжалостным он может быть в деловых вопросах. Он раскрыл мне свой рецепт сохранения спокойствия: «Знаете, что самое главное нужно знать о нашей совести? То, что она довольно гибкая и мобильная. Вам нужно заключить с ней один глобальный контракт раз и навсегда, а не перезаключать его заново каждый раз».
Артема воспитывали на методах ведения бизнеса, которые были приняты в России в 1980-х и 1990-х годах, когда вознаграждались индивидуальная инициатива, агрессивность и жесткость. В те годы процветали хамелеоны, способные легко менять свои моральные правила. Впрочем, двуличие как стратегия выживания было широко распространено на протяжении всего советского периода. Люди клялись в верности коммунистической партии, но не верили в эти слова, о чем говорили только в окружении близких друзей и членов семьи. Такая автоматическая «смена лиц» и сочетание разных, зачастую противоположных ценностей стали чем-то нормальным — причем во времена СССР это не обязательно свидетельствовало о циничном оппортунизме и корыстном обмане[221].
«Больше всего меня беспокоит вопрос свободы», — заявил 24-летний Павел, банкир и сын очень состоятельного бизнесмена. У Павла четкие приоритеты. «Бедность и нищета» не фигурируют в его списке «десяти ключевых проблем России»: «На самом деле не стоит придавать бедности такого уж большого значения. Да, возможно, в России есть бедность, — продолжил он после краткой паузы, — но меня это не особенно волнует. Бедность — это скорее следствие других реальных проблем, таких как отсутствие свободы, изоляция, закрытость от мира. Вот они-то меня беспокоят». Павла раздражало, что большинство россиян не разделяет его приоритетов, и это он считал еще одной серьезной проблемой: «Здесь полная апатия».
Сорокалетний предприниматель Владимир, работающий в сфере PR, сочетает неолиберальные взгляды с индивидуальным авантюризмом. Он считает себя не столько бизнесменом, сколько представителем узкого круга настоящей московской интеллигенции. В какой-то момент интервью он упомянул, что в детстве мечтал быть похожим на Робина Гуда. «Вот как? — сказала я. — Значит, вы мечтали отбирать деньги у богатых и отдавать их бедным?» Владимир удивленно посмотрел на меня и громко рассмеялся: «Нет-нет, я хотел жить в лесу и стрелять из лука». Ему нравились атрибуты мужественности, присущие средневековому герою. Воспользовавшись моим замешательством, Владимир счел необходимым уточнить свои взгляды: «Тогда я не думал о бедных. Да и сейчас тоже не думаю». Он убежден, что бедные сами несут ответственность за свою судьбу: «Да, в России чудовищное социальное неравенство, но я не против этого. Я не социалист. На мой взгляд, каждый может зарабатывать деньги, если он не болен и не инвалид. Не вижу причин помогать этим людям». Его взгляд стал жестким. «Пусть помогают себе сами. Если они не ленивы и не идиоты, что-нибудь да придумают, — продолжил он и добавил вызывающим тоном: — Это относится и к женщинам тоже!»
Все дело в генах?
Жена миллиардера Екатерина пришла в раздражение от моего вопроса о том, что именно из переданного ей родителями помогло ей добиться успеха: «Послушайте, я получила от своих родителей гены. Понятно, что именно эти гены и позволили мне стать той, кем я стала, развить в себе все те качества, которые сделали меня успешной». Она отвернулась, чтобы подозвать официанта, который в тот летний понедельник на крыше отеля The Standard в Нью-Йорке не спешил реагировать на энергичные призывы русской посетительницы. Одетая в белый брючный костюм, Екатерина в свои почти шестьдесят выглядела сногсшибательно, хотя и несколько пугающе. Наконец-то ей удалось дозваться официанта и заказать три мохито: почти без сахара для нее и два обычных для меня и ее мужа Геннадия, который курил у стеклянного ограждения с видом на реку Гудзон. Немного смягчившись, она объяснила поподробнее:
