Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - [38]

Евгений выражает настроения тех представителей буржуазии, которым больше не нужно заботиться о зарабатывании денег, поэтому они вольны заниматься тем, что им нравится, что выходит за рамки экономической активности. Эти люди, придающие большое значение своей близости к интеллигенции, в настоящее время формируют параметры доминирующего класса — социального класса, преобладающего не только в экономической и политической сфере, но также в культуре и обществе. Эта зарождающаяся новая российская элита во многих ключевых отношениях копирует дореволюционную российскую аристократию, а также, что не менее важно, легитимирует притязания на свою особость, ассоциируя себя с советской интеллигенцией, — хотя и подгоняет эту модель под свои специфические качества и наклонности.

Надменность как маркер превосходства

За очень короткое время российская элита изменила свои критерии того, чем должно определяться ее привилегированное положение. Путешествуя по миру, ее представители познакомились с совершенно новым набором символов, стилей и вкусов. Одну часть этих представлений они с удовольствием переняли, а другую часть изменили по своему усмотрению или отвергли вовсе. Например, когда речь заходит о некоторых аспектах социального взаимодействия, иностранные обыкновения решительно отбрасываются. В первую очередь это касается поведенческих норм, посредством которых демонстрируется власть или отношение к нижестоящим. Если представители американской или британской элиты, общаясь с теми, кто ниже их по статусу, обнаруживают смесь непринужденности, теплоты, открытости и дружелюбия, не забывая при этом искусно указывать нижестоящим в социальной иерархии их место, у богатых русских это происходит не так[195].

У российской элиты другой подход. Отражая пережитки царских и советских времен, социальные отношения в России по-прежнему пронизаны иерархичностью и патернализмом. Люди с удовольствием демонстрируют свое социальное превосходство и не считают нужным скрывать высокомерие и пренебрежение к нижестоящим. В книге «Распродажа века» Христя Фриланд пишет, что, имея дело с русскими мужчинами, она привыкла к многомесячным «ухаживаниям», когда ее «опекали, не воспринимали всерьез и пытались добиться расположения, обрушивая поток комплиментов с явным сексуальным подтекстом»[196].

Немногие из тех представителей российского высшего класса, с которыми я встречалась, старались создать в нашем общении непринужденную и комфортную атмосферу. Если интервью, на их взгляд, слишком затягивалось, они открыто намекали на это. Некоторые с самого начала были неразговорчивыми и со все большей неохотой отвечали на мои дальнейшие вопросы. Социологические исследования показывают, что феномен «неохотно отвечающих респондентов» наиболее часто встречается на верхних и нижних ступенях социально-экономической иерархии[197]. К такому приему обычно прибегают люди, занимающие невысокое положение, которые хотят показать свое нежелание разговаривать, но боятся отказаться открыто. Как ни странно, точно так же ведут себя и некоторые из тех, кто находится на вершине общества.

Самым простым способом уклониться от общения со мной был отказ от обсуждения деталей встречи. Даже если мне удавалось убедить человека дать интервью, договориться о точном времени было гораздо сложнее, и мало кто соглашался назначить его на дату ближе, чем через три дня. Надо мной постоянно довлел риск отмены уже запланированного интервью. Если точное время и место не были предварительно обговорены, некоторые из потенциальных респондентов переставали отвечать на мои звонки. Были и такие, кто просто не являлся на встречу. Иные же неоднократно подтверждали свою готовность дать интервью, но затем раз за разом откладывали встречу.

Иногда это превращалось в затяжную игру в кошки-мышки, как в случае с Максимом, владельцем золотого мобильного телефона. Этот молодой бизнесмен заставил меня бегать за ним больше года. Он соглашался на встречу, а потом не отвечал на мои звонки, лишая меня возможности договориться о месте и времени. Но я настойчиво продолжала попытки, поскольку он сам давал мне надежду. В конце концов через год мы договорились о дате, но, когда я позвонила, чтобы уточнить детали, он снова не отозвался. Через какое-то время он прислал мне сообщение с обещанием перезвонить через минуту, но не перезвонил. Наконец, примерно через двенадцать часов я получила новое сообщение, в котором Максим предложил мне приехать в ресторан при казино: «Возьмите себе что-нибудь вкусненькое и узнайте, есть ли у них улитки — я заказывал их на днях. И не стесняйтесь». В конечном счете интервью состоялось и продлилось три часа, сопровождаясь обильным количеством еды. Максим оказался добродушным, гостеприимным и простым в общении человеком, что почти заставило меня забыть про год игры в прятки, с помощью которой он демонстрировал свою власть.

Как правило, наиболее уверенными в своем превосходстве над другими и поглощенными собой людьми, не желавшими ограничивать свою эксцентричность, оказывались самые преуспевающие и влиятельные русские богачи. Ваня — высокий худощавый мужчина старше пятидесяти, но моложавого вида, с темными, слегка тронутыми сединой волосами и небольшим животиком, одетый в клетчатую рубашку, джинсы и дорогие очки в темной оправе, — был самым необщительным гостем на званом ужине на вилле где-то в сотне километров от Москвы. Пока все пили шампанское, он опрокидывал рюмку за рюмкой водки. Периодически он удостаивал вниманием окружающих, в том числе и меня. Первым делом спросил о моем возрасте. Я привыкла к комплиментам: люди часто говорили, что я выгляжу по крайней мере лет на пять моложе, чем на самом деле. Но Ваня удовлетворенно кивнул, заметив: «Да, примерно столько я бы тебе и дал». Затем он поинтересовался, замужем ли я. Я сказала, что нет, и на этом разговор иссяк.