Безумие - [7]

Я ехал и сам себе мешал думать о чем-то конкретном. Я знал, о чем бы я ни подумал, все будет незначительным в сравнении с открывшейся Великой Новой Жизнью. И я сосредотачивался на сжавшемся в кулак желудке. Время от времени тихо усмехался: «Эй, старый солдат, и что ты так напрягся, как заяц какой, и упорно молчишь, пялясь в окно?» — говорил я себе и снова смеялся. И снова чувствовал лихорадочное беспокойство. Молодость, прощай!

Я ждал встречи с Больницей.

Больница

На исходе Средних веков западный мир избавляется от проказы. По окраинам поселений, за воротами городов образуется нечто вроде больших проплешин: болезнь, отступив, надолго превратила эти места в бесплодные, необитаемые пространства. Отныне они на века будут отданы во власть нечеловеческого начала.

Мишель Фуко. «История безумия в классическую эпоху»[5]

Если мне придется описывать психиатрическую клинику, я опишу ее просто как большое и грустное место. И не буду углубляться в ее зловещую сущность. Не буду касаться тех мутных и пугающих ассоциаций, что рождаются в голове человека, который видит ее впервые. Видит и чувствует холодок, ползущий по спине.

Рядом с Больницей течет река — медленная и зловещая. Это Искыр. Но даже для легковесного оптимиста Искыр — просто большая и грязная речка. Пусть и для меня он будет таким же. Пусть и Больница для меня будет просто большой и бедной больницей. И я буду воспринимать ее непредубежденно.

Больница была построена на месте бывшего подворья. Огромная площадь двора — все это монастырская земля — распростерлась рядом с Искыром, внутри большой петли, которую делала река, так что ее воды омывали Больницу с двух сторон. С третьей стороны двора поднимались первые уступы скал Стара планины — несколько красноватых и уродливых образований, сухих и как будто сожженных радиацией, по которым росла какая-то болезненная растительность. С четвертой стороны двора (а он был величиной с десяток футбольных полей) простиралось поле с огородами и заброшенными хозяйственными постройками.

На этом огромном дворе располагались по крайней мере с десяток бараков — длинных, одноэтажных, построенных из металлических конструкций и легких панелей. Они напоминали мне те самые прекрасные бараки эпохи социализма. В каждом из них было по три или четыре больших комнаты и несколько помещений поменьше. Эти бараки явно строились по общему плану. Отдельные комнатки — для комсомольских секретарей, медперсонала и всевозможных начальников, а общие — для бригадиров, рядовых комсомольцев, политзаключенных и сумасшедших. Веселое было тогда время, если задуматься.

В центре двора стоял, пугая ворон и собак, внушительный больничный корпус. В отличие от бараков, которые выглядели заброшенными, но уютными, это сырое и обшарпанное здание действовало на психику угнетающе. Какой-то гибрид венецианской тюрьмы и казармы времен Второй мировой войны. Все окна были забраны тяжелыми решетками. Прутья решеток — толщиной с большой палец крупного мужчины.

Стены этой Бастилии были покрыты бесчисленными слоями краски, которая гнила и облезала, от чего здание выглядело, как человек с запущенной кожной болезнью. Да и запах соответствующий: уже издалека пахло больницей и неустроенностью.

Корпус, который я сейчас описал, был новостройкой. То есть, он появился в то время, когда земля была отчуждена от монастыря и передана во владение Больнице.

Бараки же были поновее. Может, как раз из-за того, что во времени они дальше отстояли от войны, их вид был более человеческим. Большой же корпус построили непосредственно после нее, поэтому своим видом он и напоминал войну.

Кроме того, в дальнем углу двора, рядом со скалами Стара планины все еще ютилось несколько совсем старых монастырских построек. Им было по сотне лет, и от них исходило негромкое благородство. Взгляду представали то остатки колонн с каменной резной капителью, то красивая арка. В этих милых на вид домиках размещалось геронто-психиатрическое отделение. Старые постройки образовывали собственный маленький дворик, изолированный от большого двора. И это был отдельный маленький мир. По нему тихонечко шаркали своими тапочками совсем выцветшие и тихие бабушки со старческим слабоумием.

И наконец, к больничному комплексу относился двухэтажный белый домик, также на вид весьма приятный, — в нем располагалась администрация, включая и кабинет Главврача.

Вот и все. Как вы сами видите, во всей этой Больнице не было ничего зловещего. Или было, но немного. Кто знает, зачем я начал с этого — со страхов и ужасов? Может, потому что мое первое впечатление о Больнице было зловещим. Может, во мне говорило предубеждение. Но я определенно это чувствовал: в громадном, чистом и красивом парке с акациями и буками, рядом с бараками и особенно около главного корпуса, сильно веяло холодным духом Безумия. Я его чувствовал. Все его чувствовали.

Такой и была Больница. И теперь я предоставляю ее своему Безумию, покой которого временами нарушается лишь одиноким криком очередной шизофренички.

Искырский мандарин

Я вошел в Белый домик. Еще тогда я почувствовал, что название этого корпуса должно писаться с большой буквы. Поскольку в нем находились кабинеты главврача доктора Г. и администрации.