Безумие - [25]

Мы сели в полицейскую машину и поехали в сторону кладбища. Через десять минут я стоял на краю огромной, поблескивающей в полумраке лужи. Или, точнее, на краю мрачной рощицы из высоких кустов, надгробий, низких деревьев и бесконечного количества луж. Это были старые, затопленные могилы.

— Доктор, ты что, думаешь туда идти? — уже всерьез спросил полицейский.

— А как же иначе! — сказал я и сморщился. Мне не хотелось туда идти. Но, черт меня подери, я был мужчиной и врачом. И при этом заносчивым двадцативосьмилетним парнем.

— Ну, тогда мы тебя тут подождем! — равнодушно пробормотал старый полицейский.

— Ладно! Если что, буду звать на помощь.

Кладбище было маленьким, по площади — как школьный двор. Но мне оно казалось бесконечным с этими поблескивающими в полумраке лужами.

Я неуверенно тронулся и прошел мимо первых могил. В них лежали мужчины. В сгущающихся сумерках я смог разобрать два или три имени. Мне показалось, что всех умерших здесь звали Пырванами. Потом медленно и неуверенно я пустился бегом между могилами. Некоторые из них были похожи на маленькие озера с памятными плитами. Я побежал быстрее. От страха. Было очень страшно.

Я не знал, что именно я делаю и зачем. Искать вот так убежавшего Дамяна было бессмысленно. Потеряюсь сам — вот чего я добьюсь. Но нет! Я просто не имел права потеряться. Что-то заставляло меня чувствовать, что сейчас надо было делать то, что я делал. Именно это — переход через затопленное кладбище — должно было стать моей акцией по Спасению Сумасшедшего. Я был светом, как прожектор в ночи, и должен был вытащить сумасшедшего Дамяна из когтей мрака. Я чувствовал это именно так. И подобные мысли вызывали у меня дрожь. Мой поступок казался мне глупым и детским, но в то же время, величественным. И я бежал, шлепал по лужам-могилам, проваливался по колено в некоторые из них, бежал и скулил от страха и напряжения.

Через полчаса я добежал до конца болота-кладбища. Было совсем темно. Вдалеке, в ста метрах от ограды, я увидел оранжевый свет. Похоже на костер. И я побежал в ту сторону. Добежал, действительно, это был костер. Рядом с ним, на окраине зловещего кладбища, сидели двое детей не старше семи-восьми лет. Может, это были цыганята — я испытывал такой мистический ужас, что даже не смог их разглядеть. Они были чумазые, одетые в какое-то рванье и облепленные колючками и репейником. Дети не говорили, а задиристо и весело что-то друг другу рычали. Один их них обернулся ко мне. У него не было глаза.

— А вы не видели здесь такого взрослого… дяденьку? — скрипучий, как старая дверь, голос с трудом прорезался у меня из горла.

— Кого? — прокричал или прорычал одноглазый мальчишка.

— Неважно! — совсем бессильно обронил я. Окаменевшие ноги сами оторвались от земли и пустились наутек. Я летел белой пулей через лужи и заросли. Падал и по пояс увязал в озерах-могилах. Мой халат молнией мелькал в моих лихорадочно блестящих глазах. Даже не успев перевести дух, трижды провалившись и выскочив из грязных кладбищенских ям, я вырос перед матерью Дамяна и полицейскими. Тогда только перевел дух, немного успокоился и сказал:

— Дамяна нет, он, наверное, пошел по дороге в Софию.

— Хоть бы так и было! — смущенно обронил старый полицейский. Я был настолько грязным и страшным, что он не мог не чувствовать неловкости.

— Дай бог! — прошептала или всхлипнула женщина.

И мы — она и я — поехали на «Трабанте» обратно в больницу. Я собирался как-нибудь ее успокоить. Полицейские отправились искать Дамяна в более освещенных и цивилизованных местах. Наверняка в какой-нибудь кабак.

А мы вернулись в больницу. Я недоумевал, что мне делать с матерью Дамяна. Она шла рядом, излучая лютую тревогу. Молчала, но мне все казалось, что женщина скулит от ужаса. И как ей было не скулить? Где-то за воротами Больницы бродил ее сын, ростом минимум метр девяносто, страшный и голый; он переходил вброд реки, выбирался на сушу и брел куда-то во мрак спасать заблудший мир. На ее месте я бы точно скулил. Но сейчас я был на дежурстве, и мне надо было вести себя спокойно и уверенно. Я попросил мать Дамяна вернуться в Софию, домой, позвонить всем друзьям и знакомым ее сына и порасспрашивать их. Я знал, что ни на секунду нельзя оставлять ее без дела, чтобы она окончательно не сошла с ума.

А сам вернулся в кабинет и сел перед компьютером. Я не знал, что делать. Поэтому бесцельно стучал по клавишам. Часто, когда ты имеешь дело с Безумием, ты не знаешь, что делать. Так прошло от трех до пяти часов. И я их совсем не заметил. Потом кто-то тихо постучал — был уже поздний вечер, и все в громадной Больнице соблюдали тишину. Я вскочил и открыл. Это был санитар Начо. Высокий, худой и свирепый.

— Доктор, я его привел! — сказал он.

— Живым? — на автопилоте спросил я.

— Живым, конечно, только он буянит сильно. Надо бы ему что-нибудь вколоть.

— Ладно! — сказал я и сильно разволновался, что было неприятно. Сейчас мне придется бороться с двумя обстоятельствами: с здоровым, беснующимся парнем, сильным и красивым, как Аполлон, и опасным, как вышедшая из-под контроля бензопила. Но кроме того — мне придется бороться с отвращением и ненавистью, которые вызывало во мне любое насилие. Любое попрание свободы, даже если речь шла о свободе буйного психбольного, отбираемой нормальным врачом.