Безумие - [2]
Но тогда я еще был женат, жил себе и не тужил вдали от сильных чувств и потрясений. И эта любовь меня встряхнула. Бум.
Днем, возвращаясь с работы, я следил за ней, ждал, делал все возможное, чтобы наши маршруты совпали, и мы бы подольше побыли наедине.
И вот однажды я принял твердое решение. Заговорить с ней. Но не так, как раньше — поверхностно и между прочим, а глубоко и всерьез. Я хотел проводить ее до пустой, ожидающей ее квартиры, рассказать о своих чувствах.
Я решился объясниться ей в любви.
Меня это ужасно смущало. Я уже не был юношей, а скорее грузным и переутомленным человеком на закате молодости. Я всё ждал, что скоро моя молодая молодость пройдет, и я снова буду молодым, но в зрелости. Но пока я чувствовал лишь усталость. И был скучным и грустным врачом.
Еще хуже мне становилось от того, что я был женат. Все это было так абсурдно. Как, ну как занудный, немного странный врач, уже состригший свои юношеские кудри, медленно бредущий по скучному жизненному пути, как такой человек мог объясниться в любви рыжеволосой хиппи? Я не представлял.
В тот день, не ведая, что творю, я собирался перевернуть всю свою жизнь. Или Же я знал, на что иду? И какая часть меня владела этим знанием? Может быть, та, что является нашим тайным, внутренним повелителем, принимающим героические, страшные и абсолютно неожиданные решения?.. Возможно.
Утром того же дня я попросил одного из санитаров мужского отделения принести мне мяса. В те времена просьбы, подобные этой, казались чем-то естественным. Врачи были вовлечены в некий примитивный товаро-обменный процесс. Я тоже не был исключением — у санитара, который на днях заколол теленка, я заказал целую ногу. Теленок был весом в сто пятьдесят килограммов, так что его нога тянула на все тридцать.
Санитар Начо принес мясо в громадном черном полиэтиленовом мешке. И оставил в моем кабинете. Я отдал ему деньги. Мясо мне было необходимо. Дома росла трехлетняя дочь, которой были нужны протеины. Год был скудным, так что любые продукты — на вес золота. А я просто хотел выполнить свой долг отца. И сейчас был кем-то вроде первобытного охотника. Раздобыл кровавое мясо и выглядел особенно кровожадным в своем белом халате. Мне надо было отнести своему детенышу нужные ему протеины. Ужас.
Нога в черном мешке и правда была кровавой. Смешно. Я представлял себе, как по-идиотски выглядело такое первобытное таскание добычи в дом. Но с другой стороны, я осознавал, что именно так поступают практичные люди. Практичные свиньи, которых я презирал, потому что становился похожим на них. Все больше и больше с каждым следующим днем.
Нога стояла в мешке, который я оттащил в угол кабинета. А я готовился — этим вечером, этим днем, в эти послеобеденные часы объясниться в любви Ив. Я волновался…
Рабочий день пролетел быстро, я даже не заметил, как. Так часто бывает, когда чего-то ждешь и волнуешься. Суетишься по пустякам, стараясь не думать о том, что тебе предстоит, а потом смотришь, время пролетело. Отвлекаясь на незначительные вещи, мне даже доводилось опаздывать на самые важные события в моей жизни. Вот и этот день пролетел очень быстро.
Я собрался, взял мешок и вышел. В автобусе, в грязном служебном автобусе, я должен был ехать рядом с Ив. Когда она вошла, я сел рядом с ней, помолчал, откашлялся, голос зазвучал как-то сдавленно, я начал снова, она улыбалась, наконец я заговорил, речь потекла увереннее, и я смог сформулировать, что именно могу ей предложить. Ив даже подбадривала меня. А потом мы замолчали. Я уговорил ее пойти чего-нибудь выпить в городе.
До самой Софии я смотрел в окно. На болоте, за Гниляне[2], по воде шла цапля и проваливалась в мох. Мы молчали.
На выходе из автобуса в Софии я засуетился, впал в особое состояние нервного возбуждения. И стал походить на молодого пса, который бежит рядом со своим высоким, красивым хозяином, только что вернувшимся из странствий. Я поднимал тридцатикилограммовый мешок с ногой, которая хлюпала в вытекшей из нее крови, взваливал его на себя и нарезал круги вокруг Ив. Я смеялся.
Мешок был ужасно тяжелым, но я как будто этого не чувствовал. Перекидывал его с одного плеча на другое, закуривал, рассказывал истории, указывал на вывески и вел Ив за собой. Хотя мы понятия не имели, куда идем. Потом Ив сообразила, что с этой ношей я долго не выдержу, и повела меня в какое-то весьма сомнительное место за Львиным мостом.
Там мы и остались, забыв обо всем на целых полтора часа. Мы пили много и быстро: явно оба чувствовали страшное ускорение, которое приобретает жизнь, когда устремляется в неведомую пропасть. Мы пили и шутили, но нам было страшно.
Через два часа мы были абсолютно пьяными. Я два раза свалился со стула, со всей силы раскачиваясь вперед и назад и заливаясь смехом, который я сдерживал в груди все долгие годы своей вымученной серьезности.
Что-то во мне сломалось. Я состарился и помолодел одновременно. Мне хотелось плакать, потом смеяться, и я смеялся и плакал. Мое сердце выскакивало от такого количества выпитого, как сердце плаксивого старика, но также и как сердце влюбленного, веселого юноши. Я рассказывал пустяшные истории, напевал любимые песни, помогал Ив прикурить, а она жмурила свои желтые глаза, и мы бросали друг на друга редкие, но многозначительные взгляды.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Каково это – работать криминальным журналистом? Мир насилия, жестокости и несправедливости обнажается в полном объеме перед тем, кто освещает дела о страшных убийствах и истязаниях. Об этом на собственном опыте знает Екатерина Калашникова, автор блога о криминальной журналистике и репортер с опытом работы более 10 лет в федеральных СМИ. Ее тяга к этой профессии родом из детства – покрытое тайной убийство отца и гнетущая атмосфера криминального Тольятти 90-х не оставили ей выбора. «Записки криминального журналиста» – качественное сочетание детектива, true story и мемуаров журналиста, знающего не понаслышке о суровых реалиях криминального мира.
Как стать гением и создавать шедевры? Легко, если встретить двух муз, поцелуй которых дарует талант и жажду творить. Именно это и произошло с главной героиней Лизой, приехавшей в Берлин спасаться от осенней хандры и жизненных неурядиц. Едва обретя себя и любимое дело, она попадается в ловушку легких денег, попытка выбраться из которой чуть не стоит ей жизни. Но когда твои друзья – волшебники, у зла нет ни малейшего шанса на победу. Книга содержит нецензурную брань.
«…Вообще-то я счастливый человек и прожила счастливую жизнь. Мне повезло с родителями – они были замечательными людьми, у меня были хорошие братья… Я узнала, что есть на свете любовь, и мне повезло в любви: я очень рано познакомилась со своим будущим и, как оказалось, единственным мужем. Мы прожили с ним долгую супружескую жизнь Мы вырастили двоих замечательных сыновей, вырастили внучку Машу… Конечно, за такое время бывало разное, но в конце концов, мы со всеми трудностями справились и доживаем свой век в мире и согласии…».
Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.
Макс фон дер Грюн — известный западногерманский писатель. В центре его романа — потерявший работу каменщик Лотар Штайнгрубер, его семья и друзья. Они борются против мошенников-предпринимателей, против обюрократившихся деятелей социал-демократической партии, разоблачают явных и тайных неонацистов. Герои испытывают острое чувство несовместимости истинно человеческих устремлений с нормами «общества потребления».
История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».