Безумие - [2]

Но тогда я еще был женат, жил себе и не тужил вдали от сильных чувств и потрясений. И эта любовь меня встряхнула. Бум.

* * *

Днем, возвращаясь с работы, я следил за ней, ждал, делал все возможное, чтобы наши маршруты совпали, и мы бы подольше побыли наедине.

И вот однажды я принял твердое решение. Заговорить с ней. Но не так, как раньше — поверхностно и между прочим, а глубоко и всерьез. Я хотел проводить ее до пустой, ожидающей ее квартиры, рассказать о своих чувствах.

Я решился объясниться ей в любви.

Меня это ужасно смущало. Я уже не был юношей, а скорее грузным и переутомленным человеком на закате молодости. Я всё ждал, что скоро моя молодая молодость пройдет, и я снова буду молодым, но в зрелости. Но пока я чувствовал лишь усталость. И был скучным и грустным врачом.

Еще хуже мне становилось от того, что я был женат. Все это было так абсурдно. Как, ну как занудный, немного странный врач, уже состригший свои юношеские кудри, медленно бредущий по скучному жизненному пути, как такой человек мог объясниться в любви рыжеволосой хиппи? Я не представлял.

В тот день, не ведая, что творю, я собирался перевернуть всю свою жизнь. Или Же я знал, на что иду? И какая часть меня владела этим знанием? Может быть, та, что является нашим тайным, внутренним повелителем, принимающим героические, страшные и абсолютно неожиданные решения?.. Возможно.

* * *

Утром того же дня я попросил одного из санитаров мужского отделения принести мне мяса. В те времена просьбы, подобные этой, казались чем-то естественным. Врачи были вовлечены в некий примитивный товаро-обменный процесс. Я тоже не был исключением — у санитара, который на днях заколол теленка, я заказал целую ногу. Теленок был весом в сто пятьдесят килограммов, так что его нога тянула на все тридцать.

Санитар Начо принес мясо в громадном черном полиэтиленовом мешке. И оставил в моем кабинете. Я отдал ему деньги. Мясо мне было необходимо. Дома росла трехлетняя дочь, которой были нужны протеины. Год был скудным, так что любые продукты — на вес золота. А я просто хотел выполнить свой долг отца. И сейчас был кем-то вроде первобытного охотника. Раздобыл кровавое мясо и выглядел особенно кровожадным в своем белом халате. Мне надо было отнести своему детенышу нужные ему протеины. Ужас.

Нога в черном мешке и правда была кровавой. Смешно. Я представлял себе, как по-идиотски выглядело такое первобытное таскание добычи в дом. Но с другой стороны, я осознавал, что именно так поступают практичные люди. Практичные свиньи, которых я презирал, потому что становился похожим на них. Все больше и больше с каждым следующим днем.

Нога стояла в мешке, который я оттащил в угол кабинета. А я готовился — этим вечером, этим днем, в эти послеобеденные часы объясниться в любви Ив. Я волновался…

Рабочий день пролетел быстро, я даже не заметил, как. Так часто бывает, когда чего-то ждешь и волнуешься. Суетишься по пустякам, стараясь не думать о том, что тебе предстоит, а потом смотришь, время пролетело. Отвлекаясь на незначительные вещи, мне даже доводилось опаздывать на самые важные события в моей жизни. Вот и этот день пролетел очень быстро.

Я собрался, взял мешок и вышел. В автобусе, в грязном служебном автобусе, я должен был ехать рядом с Ив. Когда она вошла, я сел рядом с ней, помолчал, откашлялся, голос зазвучал как-то сдавленно, я начал снова, она улыбалась, наконец я заговорил, речь потекла увереннее, и я смог сформулировать, что именно могу ей предложить. Ив даже подбадривала меня. А потом мы замолчали. Я уговорил ее пойти чего-нибудь выпить в городе.

До самой Софии я смотрел в окно. На болоте, за Гниляне[2], по воде шла цапля и проваливалась в мох. Мы молчали.

На выходе из автобуса в Софии я засуетился, впал в особое состояние нервного возбуждения. И стал походить на молодого пса, который бежит рядом со своим высоким, красивым хозяином, только что вернувшимся из странствий. Я поднимал тридцатикилограммовый мешок с ногой, которая хлюпала в вытекшей из нее крови, взваливал его на себя и нарезал круги вокруг Ив. Я смеялся.

Мешок был ужасно тяжелым, но я как будто этого не чувствовал. Перекидывал его с одного плеча на другое, закуривал, рассказывал истории, указывал на вывески и вел Ив за собой. Хотя мы понятия не имели, куда идем. Потом Ив сообразила, что с этой ношей я долго не выдержу, и повела меня в какое-то весьма сомнительное место за Львиным мостом.

Там мы и остались, забыв обо всем на целых полтора часа. Мы пили много и быстро: явно оба чувствовали страшное ускорение, которое приобретает жизнь, когда устремляется в неведомую пропасть. Мы пили и шутили, но нам было страшно.

Через два часа мы были абсолютно пьяными. Я два раза свалился со стула, со всей силы раскачиваясь вперед и назад и заливаясь смехом, который я сдерживал в груди все долгие годы своей вымученной серьезности.

Что-то во мне сломалось. Я состарился и помолодел одновременно. Мне хотелось плакать, потом смеяться, и я смеялся и плакал. Мое сердце выскакивало от такого количества выпитого, как сердце плаксивого старика, но также и как сердце влюбленного, веселого юноши. Я рассказывал пустяшные истории, напевал любимые песни, помогал Ив прикурить, а она жмурила свои желтые глаза, и мы бросали друг на друга редкие, но многозначительные взгляды.