Безумие Джона Джонса - [3]

«Это неизбежно, — говорил он себе, — возможно, все обернется ужасно, но, когда час пробьет, я буду готов, и дай мне бог встретить его достойно и действовать, как подобает мужчине».

Шли годы, но ничего не происходило, и Джонс ощущал, что ужас, надвигающийся на него, все время усиливается; было ясно: этот человек ему ненавистен и отвратителен до какой-то запредельной степени. Он избегал его присутствия и даже взгляда, как будто помнил о каких-то чудовищных жестокостях, которые перенес от его рук; мало-помалу до него стало доходить, что дело, которое им предстоит между собой выяснить, весьма древнего происхождения и что заряд накопившейся ненависти поистине колоссален — его взрыв мог иметь ужасные последствия.

Поэтому, когда однажды главный бухгалтер сообщил ему, что тот человек возвращается в Лондон — уже как генеральный менеджер основного офиса — и что ему, бухгалтеру, поручено выбрать для него среди лучших клерков личного секретаря, а затем добавил, что выбор пал на Джонса, тот, привыкший к фатальному стечению обстоятельств, принял это повышение внешне спокойно, однако трудно описать то отвращение, которое его при этом охватило.

В павшем на него выборе он углядел еще один шаг к неотвратимому отмщению, так что напряженность ожидания скоро, по всей видимости, должна была разрешиться. Поэтому неприятному назначению сопутствовало чувство тайного удовлетворения, и Джонсу вполне удавалось держать себя в руках, когда его официально представили генеральному менеджеру в качестве личного секретаря.

Менеджер сильно располнел, очки, сверкавшие на его багровом лице, казалось, еще больше увеличивали налитые кровью глаза. В жару его щеки покрывались чем-то вроде склизкой пленки, так как он сильно потел. Почти совсем лысая голова переходила в массивную шею, поднимавшуюся из отложного воротника двумя красноватыми мясистыми складками. Огромные ручищи выглядели еще более неуклюжими из-за толстых и неловких пальцев.

Бизнесменом он был замечательным, трезвым в суждениях и с твердой волей, а недостаток воображения, не позволявший ему видеть возможные альтернативы, спасал его от опрометчивых действий. Его незаурядные способности и умение работать с людьми вызывали в мире финансов и бизнеса всеобщее уважение, что же касается человеческих качеств, то он был груб: в злобе, не считаясь с окружающими, распускался и буйствовал, часто бывал несправедливо жесток к своим беззащитным подчиненным.

В приступах ярости его лицо становилось бледно-лиловым, лысая же макушка сияла, как белый мрамор, а мешки под глазами раздувались так, что, казалось, вот-вот лопнут. Выглядело это поистине омерзительно.

Но для такого личного секретаря, как Джонс, который выполнял свои обязанности независимо от того, был ли его начальник зверем или ангелом, все это почти не имело значения. Возникшие между начальником и подчиненным отношения были весьма необычны: генеральный менеджер был доволен работой Джонса; не раз проницательность и интуиция личного секретаря, доходящие чуть ли не до ясновидения, сослужили шефу полезную службу, это неожиданным образом даже сблизило их, заставив начальника уважать в подчиненном способности, которыми он сам не обладал. Бухгалтер же, сделавший столь удачный выбор, тоже оказался в выигрыше, как, впрочем, и все остальные.

Итак, некоторое время дела в конторе шли своим чередом и весьма успешно. Джон Эндерби Джонс получал хорошее жалованье, что же касалось внешности двух главных персонажей этой истории, в ней трудно было заметить какие-либо значительные изменения, только начальник становился все толще и краснее лицом, секретарь же бесстрастно отмечал появление седины у себя на висках.

И все же кое-какие перемены произошли — их было две, обе имели отношение к Джонсу, и о них необходимо сказать.

Одна заключалась в том, что Джонса начали мучить дурные сны. Если он спал глубоко — а именно во время глубокого сна зарождаются вещие сновидения, — его с каждым днем все настойчивее преследовал какой-то высокий худой человек с темным зловещим лицом и нехорошими глазами, который был связан с Джонсом какими-то неведомыми интересами. Весь антураж этих снов был как будто заимствован из прошлого, начиная с одежды и кончая темп ужасающими жестокостями, которые переполняли их и которых в современной жизни, насколько он ее знал, существовать не могло.

Другая перемена была не менее значительной, хотя с трудом поддавалась описанию: Джонс вдруг начал осознавать, что какая-то новая часть его личности, ранее никогда не пробуждавшаяся, медленно оживала где-то в глубинах сознания. Она разрасталась, по сути, в другую личность, и малейшее проявление этого двойничества Джонс всегда отмечал со странным душевным волнением.

И эта другая личность, восставшая в нем, начала пристально за менеджером!

II

Поскольку Джонс был вынужден работать в обстановке крайне для себя неприятной, у него вошло в привычку в конце дня немедленно выкидывать из головы все дела. В рабочее время он по возможности строжайше себя контролировал, не давая воли своим фантазиям и не допуская, чтобы какой-нибудь внезапный внутренний порыв помешал исполнению служебных обязанностей. Но после работы этот строгий контроль переставал действовать, и он начинал жить в свое удовольствие.