Безумие Дэниела О'Холигена - [60]

Одежда была скроена и сшита в считанные часы, и что за блестящий молодой человек предстал в этот вечер на пиру! Сам французский монарх угощал Креспена приправленной соусом дичью, незадолго до того приготовленной прожорливым месье Жилем де Конвино. Он окрестил это блюдо «coup de grass» («смерть толстякам»)[59] в честь Креспеновой военной машины. Креспен ел гораздо больше, чем нужно, чтобы насытиться. Умиротворенный лакомыми яствами, многообразными винами провинции и скабрезными предположениями о действии, которое его устройство возымеет на англичан, юный Креспен покинул на крыльях божоле[60] неуверенность в себе и к исходу вечера был убежден в небывалых разрушительных достоинствах своего изобретения. В полночь, когда он полз к своей палатке, у Креспена не было уже и тени сомнения в том, что он воистину спаситель Франции, оружейник «extraordinaire»[61] и баллистик «sans pareil».[62] Потрясенный такого рода самооценкой, он воспользовался ночным горшком, забрался в гамак и уснул.

С утра Креспен принялся чертить на пергаменте со столь небывалой легкостью и рвением, что уже в полдень по его наброскам можно было начать строительство. Нельзя было терять ни минуты, ибо армия Эдуарда заняла позицию при Креси, в двух днях пути на север.

К изумлению французского лагеря, лазутчики донесли, что никаких признаков строительства англичанами своей версии Креспеновой катапульты замечено не было, и главный инженер Филиппа по военным механизмам, король Богемии Ян Слепой,[63] пребывал в самом чудесном расположении духа, как вдруг он споткнулся о веревку палатки Креспена и упал внутрь.

Поднявшись на ноги, он отсалютовал центральному шесту.

— Все готово, де Фюри. Мы с нетерпением ждем твои чертежи.

Креспен попытался скрыть свой испуг при виде физического недостатка главного инженера.

— И когда же начнется строительство, сударь?

Слепой король развернулся в направлении голоса:

— Рубить деревья начнем еще до заката. Не могу дождаться.

— Сейчас я сложу листы по порядку. Вы не присядете?

Слепой богемец поблагодарил, попятился и грохнулся на землю. — Екэлэмэнэ, — пробормотал король, поднимаясь на ноги.

— Мать честная! Простите, сэр! — воскликнул Креспен. — Какая оплошность…

— Не беспокойтесь. Если вы дадите мне чертежи, я поспешу с ними прямо к Би-Иисус.

— К Би-Иисус? Кто он такой?

— Она. Старуха. Ученая. Филипп, когда воюет, всегда следует ее советам, ни шагу без нее. Старая летучая мышь, да и только. Евдоксия немного не в себе, но без ее одобрения Филипп ни на что не соглашается. Все это будет ей очень интересно. Она обожает всевозможную физику, траектории, расчеты, размышления — всякое такое.

— У! — благодушное настроение Креспена поспешно отступило и исчезло без следа. Если старуха Евдоксия хотя бы малость разбирается в математике, она немедленно поймет, что он мошенник, а его машина — никуда не годная чепуха! Креспен дрожащими руками передал чертежи богемскому инженеру.

Король Ян распрощался с Креспеном и уверенно направился к стене палатки. Здесь он с проклятием обнажил свой меч, рассек отверстие и вышел вон. Креспен обмяк в своем подвесном ложе, а вскоре палатка обрушилась, так как король Ян прорубил себе путь через растяжки. Под покровом пыльного полотна Креспеново чувство всемогущества выдохлось, и всем его существом овладело глубочайшее отчаяние.

Несколькими часами позже королевский адъютант поднял с Креспена палатку и сообщил о его немедленной встрече с ученой Евдоксией. Исполненный дурных предчувствий, молодой человек последовал за адъютантом, пока они не подошли наконец к крохотной, совершенно выгоревшей палатке, на которой свежей краской были изображены знаки Зодиака, кресты, молнии и прочие магические символы. Адъютант откинул край, Креспен нырнул внутрь, а адъютант объявил: «Креспен де Фюри, гений метательной машины, по велению Филиппа Валуа вы находитесь в присутствии Евдоксии Магдалины Би-Иисус, провидицы и прорицательницы».

Адъютант опустил полог и исчез, оставив Креспена в компании древней грязной старухи, сидевшей по-турецки возле низкого карточного столика, на котором был разложен прихотливый Креспенов проект великой военной машины. Креспен сказал: «Добрый день» — и был награжден взглядом немилосердным, но уникальным, по причине первого в ведомом мире монокля, вставленного в ее истлевшее лицо. Старуха сплюнула на пол и повернулась к чертежам.

Дожидаясь от гадалки проявления чуть большей сердечности, Креспен разглядывал скамью у задней стены, на которой располагалось нечто удивительное. На ее краю стоял оловянный сосуд с водой, в которой лежало яйцо. На противоположном конце ансамбль из пятидесяти свечей накалялся среди дугообразно установленных крошечных зеркал, собиравших свет в интенсивные узкие пучки и направлявших их вдоль скамьи сквозь двояковыпуклую вуаль призматически ограненного стекла, преломляющей властью которого они разбивались в каскады цветоносных радуг, играющих на чеканке сосуда таким восхитительным прозрачным светом, что металл рдел. На скамье стояли также песочные часы, а на шнурке висел магнит.

— Хочу сварить тебе яйцо в луче горячего изогнутого света, — объявила старуха, не глядя на Креспена. После чего несколько минут молчала. Креспен продолжал наблюдать явление, но не похоже было, чтобы вода нагревалась.