Безумие Дэниела О'Холигена - [61]

— Безумие и абсурд! — Креспен так и подскочил. Старуха подняла голову от чертежей. — Фантастическая скудость баллистической механики!

— Прошу меня простить, — Креспен хотел побыстрее со всем этим кончить.

Евдоксия Би-Иисус с выпадом вскочила, выпятив на Креспена свой невозможный лик. — Не извиняйся. Нет, нет! Не извиняйся. Известно ли тебе, что ты — самое милое создание из всех, что мне удалось встретить за последние двенадцать сотен лет? — Ее беззубая улыбка разъехалась так далеко в стороны, что грубый монокль оказался посреди лица, а остальные черты совершенно стерлись.

Старуха весело захихикала над очевидным отвращением Креспена.

— Кто это перед тобой? — спросила она, сохраняя жуткое выражение лица.

— Не знаю, — Креспен не был уверен, что сможет на нее долго смотреть.

— Бабка Циклопка! — взвизгнула старуха и покатилась на пол. Потом поднялась и посмотрела на него словно впервые.

— В чем дело? Разве ты не видишь, что я занята?

— Я — Креспен де Фюри. Вы рассматривали мой проект… мою боевую машину?

— Когда?

— Только что.

— Я очень старая женщина. Наберись немного терпения и обходительности.

— Извините.

— Так вот, эта твоя машина, конечно же, работать не будет.

— Я знаю. Извините меня, — никогда еще Креспен так часто не извинялся.

— Не извиняйся, Креспен, — ее старческий голос был тих и задумчив. Лицо расслабилось и стало почти нормальным, она смотрела на него с материнской любовью. — Дорогой Креспен, после стольких лет…

Креспен совершенно не понял, что случилось, но почувствовал, что теперь его возвращение в гнусные лапы инквизиции маловероятно и что эта женщина видит его судьбу, о которой вскоре ему расскажет.

Внезапно она издала хищный вопль, до одури напугавший молодого человека и принесший в палатку расторопного адъютанта. Старуха сунула ему чертежи.

— Передай их слепому королю Богемии и скажи, чтобы немедленно начинал строительство. Франция спасена! — Адъютант умчался исполнять поручение.

— Присаживайся, Креспен, — старуха выпихнула из-под карточного столика приземистое сиденье, а сама побрела к скамье и устроилась рядом с оловянным сосудом.

Она несколько минут внимательно изучала его лицо, а потом поинтересовалась вслух:

— Сколько правды ты можешь принять, Креспен? Хватит ли у тебя сил принять ее всю? Как это узнать? Нам с тобой надо начинать осторожно. Некоторые стены очень высоки, с кольями и колючками. Но мы будем шагать к ним с оптимизмом и решительностью. Сначала к одной, потом к другой, потом к третьей. Сейчас еще не время. Устал, наверное, целый день чертить?

— Не особенно, — Креспен все еще чувствовал себя неловко, — я все придумывал на ходу, пока чертил, а это не очень утомительно.

— Ерунда. Нельзя недооценивать работу воображения. Это высшая мозговая активность, она намного превосходит простые расчеты. Богатейший торговец со своими счетами — ничто по сравнению… но нет, я забегаю вперед. Сейчас я расскажу тебе немного, а потом ты уйдешь и вернешься завтра утром. Пока же подумай вот о чем. Я запрещаю тебе верить в то, что расскажу в ближайшие дни. Я требую, чтобы ты никогда не искал спасения в вере. Если ты начнешь во что-то верить, необходимо немедленно отвергнуть это как неправду. Я прошу об одном: чтобы ты направил свой разум на осознание того, что я тебе скажу. Сегодня я скажу только это: Я — Мария Магдалина Би-Иисус, дочь Марии Магдалины и Иисуса Христа из Назарета.

После ночной качки на мелководьях сна, Креспен проснулся рано и побрел на широкое поле недалеко от лагеря, где претворялся в жизнь проект его великой военной машины. Пильщики и плотники уже трудились над срубленными вчера пятьюдесятью гигантскими деревьями. Кузнецы стояли у жарких горнов и высоко взлетающими молотами ковали оси. Мастер-клеевар, полупарализованный сербский карлик, ковылял среди котлов, где разваривал козьи копыта и вытапливал из них липкий студень. Бригады неврских прядильщиков собирали ткацкие станки, на которых будут сотканы приводы орудия, а два кельтских слесаря чертили на песке зубчатые передачи.

Король Ян-инженер сновал среди ремесленников, подначивал их к большим усилиям, хвалил за уже содеянное, легко перенося запинки и падения, которые изнурили бы и обескуражили менее великого человека.

Креспен остался доволен увиденным и в бодром расположении духа направился к палатке Евдоксии.

— Можно войти? — спросил он у входа.

— Разумеется, мой дорогой, — ответила старуха, и, когда Креспен вошел, он обнаружил, что она уже одета и опять изучает его чертежи.

— Очень милые вещицы, Креспен, — ее монокль уставился на него. — Поэтому я и знаю, что это ты. Тот самый. Ну что ж, продолжим. Ты помнишь, о чем я говорила тебе вчера?

— О своих родителях, Иисусе и Марии Магдалине.

— И еще о том, что ты не должен верить тому, что я говорю. Размышляй, аргументируй, взвешивай, принимай мои слова как хочешь, но никогда — на слепую веру. Смрад верующего не должен осквернять воздух этой палатки. Нас интересует истина, Креспен, не так ли?

— Конечно, — с готовностью согласился молодой человек.

— Значит, тебе придется узнать очень много вещей. Главной среди них будет притча моего отца, но сначала ты должен услышать о его жизни, о занятиях оптикой, о его любви к моей матери и их дорогом друге Искариоте. Ты услышишь легенду о богине, сотворившей наш мир, о нашем падении и о том, почему мы до сих пор пребываем в упадке. Наконец, тебе будет дано нечто, необходимое для того, чтобы перенести человечество из доисторической трясины в высочайший свет всего, что ему было когда-то ведомо, — Евдоксия высморкалась и положила на язык лакричную полоску. Последовали раздумье и посасывание.