Безумие Дэниела О'Холигена - [12]

Самое большое счастье, однако, нередко окаймляют наимрачнейшие мысли, и Дэниел принялся размышлять над своей специфической неспособностью привлечь к средневековой литературе хоть кого-то из студентов. Сколько лет прошло уже с тех пор, как блестящие выпускники школы выказывали интерес к старо-английскому языку? Дэниел старался, как мог (фиглярский костюм, мандолина, изящная табличка, песня и танец), но каждый семестр одно и то же: горький урожай подростков, собранный и брошенный непросеянным к воротам университета «Золотой Запад», его игнорировал. Увядшая продукция отчаявшихся школьных учителей, когда-то преподававших Шекспира, Китса и Диккенса и попавших в капкан минимальных лексиконов, лишенных воображения рассудков и полной умственной пассивности современного дитяти. Старшие классы прорабатывали «Тридцать девять ступеней»[12] и «Уотершипские холмы»[13] дольше, чем авторам потребовалось, чтобы написать их. Откуда было взяться надежде на то, что дети телевидения заинтересуются происхождением и развитием литературы, которую они считают для себя слишком сложной?

Неприятность заключалась в том, что если Дэниел не обеспечит достаточного количества студентов, темные силы зашумят об отмене курса староанглийской литературы и заставят его преподавать предметы, некогда считавшиеся зоной исправительных дисциплин, а ныне, подвергшиеся скоропалительной пластической операции и представленные как современное образование. «Межличностное общение» производило выпускников, способных быстро опознать других членов человечества и деликатно убедить их купить совершенно ненужные им вещи. «Мастерство карьерного роста» демонстрировало, как следует писать резюме на объявленную вакансию и как поддерживать во время собеседования связную речь.

Средневековая литература ничего подобного не обещала. И вообще ничего коммерчески выгодного, так что количество народа, находившего эту особенность облагораживающей или хотя бы оправданной, с каждым годом уменьшалось. Нынче эпоха современного образования, чьи несведущие верховные служители способны претворить свои облаточные мысли в кровь и плоть новорожденных подданных. «Золотой Запад» был в фарватере этого процесса, неустанно изобретал новые предметы из все более сомнительного материала, хрупкого и ломкого, выбранного за объем, а не за вес, за случайности, а не за сущность, и горделиво представлял себе, что находится там, где происходит «информационный взрыв» и — еще одно клише — «количественный рост знаний», где бессмысленным употреблением прилагательного пытаются замаскировать возникновение мира, в котором все больше и больше людей со все лучшими способами общения обнаруживают, что им совершенно нечего сказать друг другу.

Дэниелу иногда казалось, что планету населяют радиолюбители вроде тех, голоса которых он слышал по подпольному радиоприемнику Ларио Фетца. Кто-то с Аляски разговаривал с обитателем Огненной Земли.

— Как погода? — спросил аляскинец.

— Холодная и дождливая, — отвечал огненноземелец. — А у вас?

— У нас тоже холодная и дождливая.

После чего наступило долгое молчание. Они связались с противоположных концов мира, выяснили, что сказать им нечего, и попрощались. Дэниел вздрогнул при мысли о том, как много таких людей среди университетских преподавателей, и когда Могучий Мотор свернул на Уикам-стрит, он вознамерился сам отыскать нескольких новых учеников. Как-нибудь.

Шпиль собора Св. Беды[14] вырос в вечерних небесах, и Дэниел немедленно вспомнил о том, кому средневековая литература безусловно пригодилась бы. Могучий Мотор заурчал, остановившись под портиком. Дэниел уговорил Гленду остаться сторожить мотоцикл и ждать его.

Старая церковь стояла пустой, только несколько кающихся преклоняли колени возле исповедальни. Мариита[15] отца Деклана Синджа нигде не было видно, исповедальня стояла без присмотра. Дэниел отправился было поискать его в пресвитерию, но остановился, подумав о перспективе бесплодного блуждания по стигийским коридорам по пятам за мрачной экономкой и ожидания в холодной передней под наблюдением угрюмых портретов давно умерших монахов. Лучше зайти в другой раз, на неделе.

Выходя через северную апсиду собора, Дэниел удивился, увидев старуху, полирующую медные перила у края купели. В присутствии старухи не было ничего примечательного, ибо тишина церкви есть не что иное, как шепот ее старых дев; удивил скорее объект ее внимания. Монолитная купель была закладным камнем собора, коромыслом возвышающимся над обильным натуральным источником, открытым на рубеже века. Прихожане сначала соорудили по подписке купель, а в следующие десять лет — церковь над ней.

Для Дэниела купель имела особое значение. Когда крестные родители поднесли его сорок три года назад в грозовой день на святого Патрика[16] к медным перилам крестильни, где-то глубоко под собором послышался бездонный урчащий глоток, священник поднял куполообразную серебряную крышку и обнаружил пустую емкость и зев слива там, где о край купели полвека бились хрустальные воды. После того как общее оцепенение прошло, младенца отнесли в ризницу и крестили над медной раковиной, в которой отбеливали стихари. От контакта с мутной водой имбирные волосы младенца стали ярко-зелеными, и Дэниелова бабка, благочестивая ирландка, омытая «Пиммсом»,