Безумен род людской - [99]

Публика засмеялась. Это был не вежливый смех, а взрыв радости, почти облегчения. Публика опасаясь, что придётся два часа мучиться, но поняла, что получит удовольствие. Мы больше не нуждались в присутствии королевы, чтобы удерживать внимание зрителей. Мы их увлекли.

Сцену мы покинули с ликованием. Пусть пьеса разворачивалась неспешно, но мастеровые разогрели зрителей. Мы подпитывались от их удовольствия, появились энергия, никогда не появлявшаяся на репетициях. В притворном ужасе я провопил реплику, так возмутившую меня, когда я прочитал её впервые: «Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину!»

Я не собирался визжать, это произошло само, и публика засмеялась. Зрители так хохотали, что Уиллу Кемпу пришлось прерваться, когда он изображал львиный рёв.

Питер Пигва только что дал роль льва Миляге, а её хотел получить и Ник Основа. «Давайте я вам и Льва сыграю! Я так буду рычать, что у вас сердце радоваться будет!» И, конечно же, он рычал, неистово рычал на публику, которая вознаградила его смехом, поэтому Кемпу, естественно, пришлось придумать реплики, чтобы ещё порычать. Мой брат прервал его, возвращая к пьесе, но этого никто не заметил. Мы нравились зрителям и улыбались, покидая сцену и пообещав снова встретиться и порепетировать пьесу в лесу недалеко от Афин.

Заиграла музыка, и я схватил ножницы. Зажгли свечи Том и Перси, но сейчас они остались на галерее, и мы, двое мастеровых, взяли на себя правую сторону сцены, а двое других — левую, где подрезали фитили, удаляя лишнее, чтобы пламя горело ярче. Гости болтали и пили вино, пока барабанный бой и фанфары не возвестили, что пьеса продолжается. Двое слуг на галерее подняли занавес, и снова появился сверкающий зелёным светом лес. Вошёл одетый во всё зелёное Алан Раст, даже его лицо было зелёным.

Джин несколько дней кипятила вайду и дрок, чтобы получить зелёную краску для смешивания с белилами, а ещё добавила надменные чёрные брови. Пак выглядел уморительно. Он вышел на сцену так помпезно, что публика зааплодировала.

— А, фея! Здравствуй! А куда твой путь? — начал он, и зал замер, слушая пьесу.

— Нет! — неожиданно взвыл Бобби Гауф в артистической. Я повернулся и увидел, что кто-то из детей встал на его царский шлейф. В эту же секунду Бобби шагнул в сторону, и теперь бело-голубая мантия Титании оказалась разорванной от плеча до бедра.

— О Господи! — прошипела Сильвия. — Иди сюда!

— Мне нужно на сцену! — взвыл Бобби.

— Пойдешь на сцену, когда я скажу. Не дергайся. А ты, — она посмотрела на племянника в костюме эльфа, застывшего в ожидании, чтобы последовать за Титанией, — не ковыряй в носу. — Она вытащила из кармана фартука иглу с уже вставленной нитью. — Не шевелись, — сказала она Бобби, и игла замелькала вдоль длинной прорехи. 

Джин поспешила на помощь, пришивая нижний край дополнительными стежками.

— Но отойдём! — прогудел Пак. — Смотри: вот Оберон.

— А там — царица. Как некстати он! — ответила фея на сцене.

Сильвия перекусила нить и хлопнула Бобби по заднице.

— Иди, царица! — сказала она. — Иди!

Когда Оберон и Титания вместе со своей волшебной свитой вошли на сцену, публика снова удивленно охнула. Разодетые в серебро и золото актёры сверкали и переливались. Потом они начали ссориться, и публика удостоила их самой лучшей награды: сидела в полном молчании. Ни скрипа стульев, ни грохота тарелок или кубков, ни кашля — ничего. Сцена заполнилась волшебными существами, сверкающими при свечах. Царь и царица эльфов спорили из-за ребёнка-индуса, а потом Титания, сыгранная Бобби с внезапно обретённой уверенностью, отказалась выполнять требование царя и надменно покинула сцену, Оберон же, обуреваемый гневом, вызвал Пака.

— Поди сюда, мой милый Пак. Ты помнишь,

как я однажды, сидя на мысу,

внимал сирене, плывшей на дельфине

и певшей так пленительно и стройно,

что яростное море присмирело,

и кое-где с орбит сорвались звёзды,

чтоб музыку её послушать?

Как бы мне хотелось, чтобы отец Лоуренс послушал, как Джон Хемингс произносит эти слова, потому что они лились словно музыка русалки, плавной мелодией, и очарованные поэзией зрители притихли. Даже в артистической все молчали и не шевелились, погрузившись в волшебство на сцене.

— Помню, — произнёс Пак.

А потом Оберон приказывает Паку найти алый цветок с колдовским соком, и если капнуть им на веки спящего, тот влюбится в первое попавшееся существо, которое увидит. Месть Оберона упрямой Титании заключалась в том, чтобы выжать сок цветка на её веки, и он точно знал, где её найти.

Есть холм в лесу: там дикий тмин растёт,

Фиалка рядом с буквицей цветёт.

И как он знал, на том холме, где она будет спать, Оберон намажет её веки и...

И первый, на кого она посмотрит,

Проснувшись, — будь то лев, медведь, иль волк,

Иль бык, иль хлопотливая мартышка, —

За ним она душою устремится.

Оберон готовится отомстить, но отвлекается на прибытие Деметрия и Елены из Афин. 

— Я невидимка! — говорит Оберон публике, и, удивительно, никто в зале не поднимает его на смех, никто и не думает, что такого не может быть, зрители молчат, наблюдая за невидимым для Деметрия и Елены Обероном, который подслушивает двух ссорящихся любовников.