Безрогий носорог - [17]

Профессор Крот дремал. Голос жены звучал издалека. Временами он как-то прорывался сквозь дрему и начинал бить в самое ухо. Профессор Крот слегка морщился и нехотя спрашивал себя:

— Откуда она взялась?

Каждый раз, когда он возвращался домой из длительной экспедиции, вещи представлялись ему новыми, а жена казалась чужой женщиной. Он смотрел на ее седые букольки, на лицо, иссеченное тонкими морщинками, он улавливал блеск ее очков и ему казалось странным, что она прожила рядом с ним двадцать лет.

Он редко говорил с женой. Он только слушал, и ее голос производил на него такое впечатление, будто в уши ему насыпают сухой песок.

Двадцать лет и даже больше: двадцать два. И каждый раз одно и то же: букольки, рыночные заботы, жалобы на прислугу и после этого разговор о научных, если можно так выразиться, новостях.

Сейчас жена занялась научными новостями. Она сообщает ему, что профессор Столов уезжает в Пермь, что Кочергины через неделю должны возвратиться с курорта, что профессору Брюну подсунули в ассистенты какого-то комсомольца.

— Обыкновенная история, — отзывается профессор Крот. Неизвестно, к кому относится это замечание, — к жене или к комсомольцу, которого подсунули в ассистенты.

Профессор Крот открывает глаза. Самоварный столик, столик для графина, буфет — вещи стоят на своих местах. Дверцы буфета слегка потерлись, они иссечены трещинами, как лицо жены. Все на своем месте. И даже газета лежит на решетке самоварного столика.

Профессор берет газету и пробегает глазами по ее серым полям.

Извещения. Легкий толчок в сердце.

— В семь часов вечера, — прочитывает профессор, — в аудитории музея состоится общее собрание отделения общества по изучению производительных сил Сибири. На повестке доклад товарища Грекова «Наука и социалистическое строительство».

Профессор смотрит на часы.

Пятнадцать минут восьмого.

Профессор допивает стакан, машинально целует руку жены и торопливо идет в переднюю.

* * *

Собрание уже началось, когда профессор Крот вошел в аудиторию. Появление его внесло некоторое замешательство. Оратор как-то странно запнулся, тишина сразу надломилась и все головы обернулись на одинокий звук шагов.

Пройдя между черными рядами скамеек, профессор встал у стены. Глаза его блестели от непонятного возбуждения. Он быстро оглядел собрание.

Профессор Столов, профессор Кролевец, профессор Брюн, — все его сотоварищи по институту присутствовали здесь.

Профессор Столов, сидевший у окна, приветливо кивнул ему головой. Профессор Кролевиц перехватил его взгляд и улыбнулся своей болезненной и доброй улыбкой. Профессор Брюн оказал еще большее внимание: он подвинулся на скамейке и показал рукой на освободившееся место.

Эти малые знаки приязни слегка растрогали профессора Крота. Он подошел к Брюну и сел на указанное место. Скамейка прикрыла их рукопожатье. Профессор Брюн наклонился к нему и, распространяя запах испорченных зубов, шепотом спросил, давно ли он приехал.

— Сегодня, — прошептал профессор Крот. Слегка откачнувшись в сторону, он внимательно посмотрел на оратора. Оратор, высокий, плотный, розовощекий юноша, успел уже овладеть вниманием собрания. Он говорил о том, что доклад товарища Грекова не принадлежит к числу тех докладов, которые можно выслушивать с академическим бесстрастием. Советские ученые должны рассматривать свою работу как участок социалистического строительства. Лишь при этом условии они будут советскими не только по названию, но и по существу.

— У нас, — говорил оратор, — имеется довольно значительная группа ученых, которые горделиво считают себя представителями чистой, внеклассовой науки. Они рассуждают примерно так: мы являемся гражданами Советской России, как таковые, мы признаем ее власть. Но коль скоро мы переступаем порог своей аудитории, мы становимся учеными, далекими от интересов всяческой политики. С нашей точки зрения, теория внеклассовой науки является одной из наиболее вредных иллюзий. Мы яростно с ней боремся, потому что подобные иллюзии мешают включению работников науки в социалистическое строительство. Под влиянием этой иллюзии некоторые из работников науки начинают думать так, что они существуют сами по себе, а социалистическое строительство существует само по себе. Теория внеклассовой или чистой науки вредна потому, что ока оправдывает отрыв науки от практики. В настоящее время каждому пионеру известно, что грандиозный план социалистического строительства покоится на фундаменте строго выверенных научных данных. Осуществление этого плана связано с разрешением ряда научных проблем колоссальной важности. Отсюда ясно, какой ущерб был бы нанесен социалистическому строительству, если бы наша наука стала его саботировать.

Оратор вскинул руку:

— Еще одно замечание, — когда наука отрывается от практики, — этот отрыв вреден не только для практики, — он вреден и для науки. Вот небольшой пример: во время войны Германия, как известно, была отрезана от всего мира. Несмотря на это, Германия сумела весьма продолжительное время продержаться против всего мира. Одна из главных причин стойкости Германии — это мощная деятельность немецкой науки, которая мобилизовала себя на сто процентов. У немцев не было, например, нефти. Нам известно теперь, какое огромное значение имела нефть в мировой войне. Как же немцы обошлись без нефти? Война призвала на помощь синтетическую химию. Немецким ученым удалось получить нефть из каменного и бурого угля. Встав на службу практике, наука необычайно обогатилась. В нашем примере, в результате практической деятельности ученых, призванных обслуживать военную промышленность, можно отметить превосходную разработку всех процессов полукоксования. Наряду с открытием способа добывания нефти из каменного угля, можно было бы отметить разработку методов окисления парафина в целях получения из парафина искусственных жиров. Все эти достижения обусловлены тем, что наука тесно связалась с практикой. Конечно, наш пример очень условен. Практика войны не может быть сравнена с практикой социалистического строительства. Связь науки с практикой социалистического строительства — неразрывная и жизненная связь, — дает нам право гордиться нашей наукой и нашими учеными.