Безопасный для меня человек - [43]

Шар, на который не действует ни гравитация, ни сила трения, будет катиться вечно.

Я часто вспоминала твои слова и представляла шар, который катится медленно и непрерывно. Я представляла это постоянство. Странно, но, когда я закрываю глаза и представляю его, всегда становится грустно. Этот вечно катящийся шар почему-то выглядит одиноким. Хорошо, что мы живем в мире с гравитацией и силой трения. Мы можем пойти, остановиться, постоять и снова пойти. И пусть вечно это продолжаться не может, но, наверное, так даже лучше. Так жить лучше.

Люди странные. У них есть руки, чтобы гладить, и губы, чтобы целовать, но они бьют друг друга этими руками и с помощью губ говорят слова, которыми разбивают сердца. Я не стану одной из тех, кто говорит, что человек может преодолеть все.

Я помню то время и те чувства, которые вы мне подарили, и не забуду их впредь.

Пока.

Морэ

Снова и снова перечитывая ее письмо, водя пальцами по этим по-детски круглым буквам, я чувствовала, что больше ее не увижу.

Когда я шла по дороге с ее письмом в руке, казалось, земля оседает подо мной на несколько метров. Я думала, что Морэ от меня зависит. В моих глазах она была слабым человеком, который не может выжить без других. Иногда ее искренность в отношениях казалась мне подобострастием. Я считала, что быть доброй она могла лишь потому, что никто никогда не наносил ей ударов. Я мысленно перевернула карточки с моими представлениями о Морэ и прочитала надписи на обратной их стороне: я человек, который оказывает на других давление, старается не понимать людей, ошибается и осуждает, человек, который уверен, что не достоин любви, человек, который больше всех опирался на Морэ, и человек, который отрицал все это…

Я вспомнила худую плачущую Морэ, когда мы встречались втроем в последний раз. Только теперь я поняла, что ее слова и слезы в тот день были вызваны не слабостью, а смелостью. Еще я поняла, что никто, включая того, кто испытывает боль, не вправе судить, настоящая она или нет.

Я всегда думала, что люди обманывали мои ожидания. Но осознать, что я сама разочаровывала тех, кого любила, было гораздо больнее. Моя бесчувственность заставила отвернуться даже тех, кто был готов меня любить. «Люблю, – прошептала я. – Я люблю тебя, Морэ».

Сейчас мне тридцать четыре, и я нечасто вспоминаю те времена. Я никому не рассказывала эту ничем не примечательную историю. На жизненном пути любого человека встречаются мосты – наверное, в тот период я вместе с Конму и Морэ перешла через длинный, шаткий мост. Сойдя с него, каждый из нас ступил на собственную землю, и, как и все мосты в нашей жизни, он тоже исчез, едва мы достигли земли. Исчез вместе с нашими лицами, шагами, голосами, позами, в которых мы опирались на перила.

Тогда я еще не знала, что страх, который долгое время зрел внутри меня, с того момента станет расти неотвратимо. Страх, что я могу сделать больно тем, кого ни в коем случае не хотела бы ранить. Боязнь того, что моя вечная уверенность в своей правоте может обернуться именно этим, сделала меня осторожной. В какой-то момент я перестала приближаться к людям и лишь топталась вдалеке. Я отступала подальше, чтобы моя гравитация случайно кого-то не притянула.

Я знала. Знала, что, раня другого, можно продолжать его любить, знала, что мы любим не за совершенство, а за недостатки, но инстинктивно продолжала вести себя так.

Я любила Морэ бессердечно, холодно, защищая себя, и, к счастью, все равно получала ее любовь в ответ. Мне часто кажется, что нет более несправедливого чувства, чем любовь. Как бы сильно двое ни любили друг друга, один всегда будет любить больше, чем другой. Не потому что кто-то несчастен или бессердечен, а потому, что такое у любви лицо.

Пусть большинство воспоминаний уже поблекло, но кое-что помнится отчетливо.

Однажды Морэ приезжала ко мне, когда я работала в пансионате в Хончхоне. На ней было коричневое пальто и перекинутая через плечо вязаная сумка с огромной пуговицей. В китайском ресторанчике мы съели суп, свинину в кисло-сладком соусе и, сидя у масляного радиатора, пили теплый ячменный чай. Сквозь полупрозрачную пленку из окна лился полуденный свет, и волосы Морэ сияли под его лучами. Вокруг масляного радиатора подрагивал разогретый воздух. Мы лениво сидели под теплым солнцем и молчали.

– Хорошо!

– Очень хорошо.

Лицо Морэ в тот миг, когда мы обменивались этими репликами, показалось мне незнакомым, и я перевела взгляд на дверь. Я знала, что она поняла мои мысли. Она постаралась сделать вид, будто не придала этому значения. Наверное, я тоже.

Мы вышли из ресторанчика и долго бродили. Первый снег еще не выпал, было прохладно, но гулять мы могли. Я была рада ее приезду и тому, что мы могли побыть вместе, но пока мы гуляли, я чувствовала, что снова хочу остаться одна.

Помню, как смотрела на нее, когда она сидела у окна в автобусе. «Еще немного потерпеть, и я останусь одна», – считала я минуты, а Морэ сидела с покрасневшим лицом, нахмуренными бровями и вытянутыми в улыбке губами. Она надолго опустила голову, но потом снова выглянула. Взглянув на меня с красным лицом, без улыбки, она задернула шторку, хотя автобус еще не трогался.