Безмужняя - [17]

— Видно, вам приглянулся мой муж! — совсем вышла из себя раввинша. — И по нему вижу, что вы ему понравились. Он все оправдывал вас, этот умник! И ночью-то за фельдшером побежали, и на рынок-то сегодня пошли! И все не ради того, чтобы добиться разрешения на замужество? «Боже упаси! — передразнила она своего наивного мужа. — Она делала это по доброте своей, из сострадания!» Но он сказал, что ему нельзя принимать вашу помощь, она может ввести его в соблазн!

— Вот видите, ребецн, видите, — улыбается Мэрл сквозь слезы, — ребе понимает, что я не пытаюсь добиться от него разрешения на свадьбу. Клянусь своей жизнью, я об этом и не думала! Я только хотела помочь вам чем-нибудь.

— Возможно, возможно, — раввинша опустила глаза, словно не в силах глядеть на такую бессовестную лгунью. — Может быть, вы не искали выгоды. Но я знаю своего мужа! Насколько он тих, настолько и упрям. Мне он слова не скажет, но с целым светом поведет войну не на жизнь, а на смерть! Я вижу, он уже колеблется, он уже сомневается, он думает: не дать ли вам разрешение? Я сама еле добилась от него, кто вы такая и зачем приходили. Я знаю его! Знаю! Он уже готов ради вас восстать против всего мира! И если вы действительно жалеете нас, если жалеете меня и детей и не хотите, чтобы моему мужу отказали от должности и лишили нас последних грошей — больше не попадайтесь ему на глаза. И уходите.

За все тоскливые шестнадцать лет, что Мэрл была агуной, не плакала она так долго и горько, как плакала в ту ночь в своем доме на Полоцкой улице.

Раввинша не рассказала мужу о том, что произошло между нею и Мэрл. Но по взгляду Эйдл, по ее молчанию и по плотно сжатым губам реб Довид понял, что жена выгнала агуну. Через несколько дней Иоселе принес из ваада скудное раввинское жалованье. Эйдл дала мальчику денег и велела отнести белошвейке на Полоцкую улицу.

— Скажешь, что мама возвращает долг, приносит тысячу извинений и просит не обижаться. — И раввинша сердито глянула на своего Довида. Может, и в самом деле агуна добра и человечна! Но, имея такого мужа, приходится быть чудовищем и пугать людей.

Разрешение

Реб Довид Зелвер понимал: следует радоваться, что жена избавила его от нового испытания. Но он помнил, как агуна рыдала ночью в синагоге, и не мог забыть, что из-за него жена пристыдила и выгнала измученную женщину.

Он всегда понимал, что, отстаивая свое мнение, навлекает на себя несчастья. Но все его существо трепетало жгучим наслаждением и тихой радостью, когда он вступал в борьбу. Силы для борьбы он черпал в своем страхе. Едва он замечал, что ему страшно, что хочет избежать раздоров, боится нажить новые неприятности, как тут же терял уважение к себе, чувствовал себя трусом. И тогда он решался выступить против всех вокруг и против страха, притаившегося у него внутри. В споре он не кричал и не искал сторонников, ибо гордость и честность не позволяли ему этого. Он делал то, что считал нужным, а потом с тихим упрямством терпел гонения, чувствуя, что нутро его горит желанием кричать во весь голос, кричать и утверждать свою правду — но молчал. И теперь его тревожило, что страх перед новым испытанием оказался сильнее его желания вмешаться и помочь.

И действительно, страх за жену и детей пересиливал и его болезненную гордость, и жалость к агуне. Но реб Довид был глубоко религиозен и искренне верил, что на небесах следят за каждым его поступком, ведут им счет. Надзирающий за ним прислушивается к каждой его мысли, к каждому слову, ибо всякое деяние измерено и взвешено. Однако человек должен сам найти свой путь, согласный с установлениями Торы, и обязан помнить, что бывают особые обстоятельства и особые случаи, когда буквальное исполнение предписаний означает нарушение Закона. Только когда разум добирается до тайного смысла Торы, можно понять и обосновать сомнения. Но и здесь есть опасность неточно понять намек свыше и поступить неверно.

Довид пытался понять скрытую связь между тем, что его Мотеле снова заболел именно тогда, когда агуна была в синагоге, и тем, что она помогла спасти ребенка. Он не понимал, указание ли это свыше, что он не должен покидать эту женщину в ее одиночестве, или же его испытывают, не впадет ли он в соблазн помочь ей за то, что она помогла ему. Он еще не знал, должен ли он поступить, как велит жена, подобно тому как по высшей воле праотец Авраам послушался свою жену Сарру и изгнал служанку Агарь, или же на небесах ждут от него совсем противоположного, и он, подобно Иову, не должен поступать по слову жены своей. Но реб Довид убедил себя, что всякий раз, когда он решает освободить от брака агуну, состояние здоровья его больного ребенка улучшается, а когда в нем перевешивают возражения против такого решения, ребенок тает на глазах. Держа на руках младенца, раввин листал книги. Мальчик плакал, а отец покачивал его, словно взвешивая доводы: в пользу агуны или против нее?

Теперь он еще дольше задерживался в синагоге после вечерней молитвы. Когда прихожане расходились, он уходил в западную комнату, заполненную книгами еще со времен реб Исроэля Салантера, со свечой в руке взбирался по лесенке к верхним полкам, вытаскивал большие запыленные фолианты и часами листал их. Это были респонсы по поводу агун.