Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше - [31]
Одну минуту, господин Штайнер, вы серьезно? Но ведь число выявленных в 2017 году случаев злоупотреблений едва поддается учету, а что уж говорить о не выявленных! Сексуальное насилие со стороны католического духовенства стало известно в апокалиптическом масштабе, обнаружились самые ужасные детали, касающиеся прежде всего целенаправленного злоупотребления духовным авторитетом, создавшим подлую систему страха. И пока госпожа Бар кротко, как овечка, сидит возле господина Бакеса и качает головой по поводу злых пиевых братьев, выясняется, что и в ее церкви экуменизм злоупотреблений функционирует явно лучше, чем экуменизм веры. Даже комиссия по расследованию случаев злоупотреблений в Католической Церкви в Германии не может довести до конца свою работу, потому что епископская конференция двигается туго, а число этих случаев практически необозримо, как позднее будет жестко показано в американском фильме «Spotlight»[39]. Семь процентов австралийских пасторов, согласно отчетам местного отдела комиссии по расследованию, производили сексуальные домогательства в отношении детей>26, и глобальные последствия этого катастрофичны: самоубийства, алкоголизм, инвалидность, сломанные судьбы… Исследования до сих пор ведутся крайне медленно, и, если не считать «теа culpa», произнесенного вождем религии любви, на эту тему мало что слышно. В общем складывается весьма четкая картина: вожди религии любви извращают любовь так же, как и вожди религии примирения извращают примирение.
Однако у нашего пиева брата, видно, есть еще что-то на уме. После того как оставшаяся часть ток-шоу и, прежде всего, мое выступление пролетели, словно в дурмане, я, качая головой, наблюдаю, как оставшиеся поклонницы епископа целуют его перстень, даю снять с меня грим и спустя полчаса оказываюсь за длинным столом с едой и напитками. Напротив меня сидит Бенедикт Траймер, но, когда мы принимаемся за ужин, рядом с ним присаживается пиев брат. Во время ужина я наблюдаю, как человек в рясе без устали потчует жертву сексуального домогательства всякой ахинеей, и как только Бенедикту удается бросить в мою сторону взгляд, ищущий подмоги, включаюсь в разговор.
«Простите, что вмешиваюсь, господин Штайнер, – говорю я, – но…»
«Брат Штайнер», – возражает он и улыбается мне.
«Не-ет, – говорю, – мои братья не являются ни гомофобами, ни антисемитами. Пошли покурим, Бенедикт?»
«Охотно», – говорит юноша и сразу встает. Выйдя на улицу, мы достаем по сигарете и закуриваем, и, поднеся к его сигарете зажигалку, я замечаю, что у него дрожит рука.
«Ты все нервничаешь? – спрашиваю я с улыбкой. – Да все уже позади, а ты был молодцом!»
«Знаешь, что мне сказал пиев брат? – Бенедикт смотрит на меня, весь бледный. – Вам должно быть стыдно, что вы выступили по такому поводу публично!»
Спасибо за церковный налог, Адольф
Довольно мрачное и дождливое утро четверга – я добираюсь до районного суда Кройцберга с намокшей головой. Современное здание, кубическое и невитиеватое, разве что в странной скульптуре над ним есть что-то художественное. Я разочарован, так как представлял себе несколько иначе это место, где мои давно разрушенные отношения с Католической Церковью завершаются уже официально. Пожалуй, это завершение должно было бы выглядеть более торжественно, в любом случае – более достойно.
«Добрый день! – приветствую я пожилого господина, который сидит у входа за стеклянным окном и покручивает ус, читая газету “Бильд”. – Сегодня я уйду из церкви», – говорю я как можно более невозмутимо, хотя я столько времени ждал, когда радостно произнесу эту фразу.
«Поздравляю!» – Он даже не смотрит на меня, уставившись в третью страницу газеты.
«Спасибо!»
Пожилой господин продолжает покручивать усы, а я тщетно жду, чтобы он что-нибудь добавил к своему комментарию. Я глубоко дышу и намерен оставаться дружелюбным, потому что не хочу, чтобы этот особый день был испорчен погодой или же старым усатым берлинцем. Я хотел бы даже какой-нибудь небольшой церемонии в честь этого мудрого решения, чтобы на ней после моей официальной подписи разные люди, одетые как Людвиг Фейербах, или Томас Джефферсон, или Галилео Галилей, ну и еще – парочка древних греков в белых хитонах, пожали мне руку и наградили меня юбилейным изданием «Всеобщей декларации прав человека», – но, видимо, это уже чересчур.
«А куда мне, собственно…»
«Участковый суд!» – грубо коверкая слова, бурчит привратник[40].
«A-а, участковый суд, – спокойно повторяю я, правильно выговаривая слова, и кусаю нижнюю губу, потом вспоминаю, как нужно коверкать слова, чтобы обрести понимание соотечественников, и тоже их коверкаю (здесь я их перевожу на правильный язык). – Участковый суд – большой!» – И я упираюсь руками в его стойку.
«Мне что же – самому искать? Может, намекнете, куда мне?» «Ну, так для того я тут и сижу! – Он поднимает глаза и одаривает меня улыбкой. – Направо по Мекерштрассе, первый подъезд, первый этаж, комната 11С!»
«Вот ведь, еще куда-то тащиться!» – говорю я с усмешкой и чуть позже в хорошем настроении и с мокрыми от пота волосами стою перед металлическими воротами, обрамленными двумя каменными колоннами. – «Так я себе это и представлял», – шепчу я и встречаю внутри господина, который (если слегка пофантазировать) выглядит, словно Берт Брехт.
