Безбилетный пассажир - [10]

…Графин с водой, фрукты, куски ветчины, крутые яйца и сэндвичи, не считая сухих пирожных.

Два часа ночи. Шестнадцатый день.

Пальцы Оуэна на чехле. Тишина. Опять пальцы. Голос майора.

Никто не отвечает. Взволнованный Оуэн снова окликает таинственного пассажира, невольно повышая голос.

Оуэну пришлось отойти, заслышав чьи-то шаги, через полчаса он вернулся с припасами, оттягивавшими его карманы.

— Вы здесь?

Молчание. По-прежнему молчание. В три часа ночи снова молчание. Подобное молчание нельзя объяснить даже самым глубоким сном.

Тогда он стал развязывать узлы, чтобы приподнять чехол, и вернулся к себе в каюту за фонарем.

Когда он направил луч света в образовавшееся отверстие и прильнул к нему, то увидел лишь два пустых графина, куски хлеба, грязную подушку и смятые простыни…

Многие, как Альфред Мужен, уже складывали чемоданы. Вдали показался участок суши — атолл, передовой остров из архипелага Товарищества.

Капитан не упоминал в разговоре ни о чем необычном, и из этого можно было заключить, что безбилетный пассажир не обнаружен.

Оуэн вглядывался в членов команды, в пассажиров, но ничего подозрительного не замечал, и на следующую ночь, когда он снова, на всякий случай, постучал по чехлу, ему снова ответили.

— Где вы были прошлой ночью?

Молчание.

— Вас здесь не было?

Молчание.

— Еще кто-нибудь, кроме меня, знает о вашем присутствии?

По-прежнему молчание.

— Я вам надоел?

— Нет…

— Вы мне не верите?

— Почему же…

— Вы не передумали высадиться на Таити?

— Нет…

— Вы согласны, чтобы я вам помог?

— Если хотите…

— Мы приходим туда послезавтра.

— Да…

— Вы останетесь на своем месте, пока я не приду за вами или скажу, что делать.

— Хорошо…

Это обескураживало. У него сложилось впечатление, что его помощь принимали со все меньшим и меньшим энтузиазмом.

Похоже, что Мужен поглядывал на него с большей иронией, чем прежде.

Ему все чаще приходило это в голову, и он начинал подозревать всех на свете, даже капитана.

В предпоследний день чемоданы, поднятые из трюмов, выстроились на палубе. Начали обсуждать, какие нужно дать чаевые.

В этот день два раза из четырех человек из лодки не ответил. Можно ли предположить, что он прогуливался по кораблю, оставаясь незамеченным?

Ночь. Шезлонг. Сигара.

— Вы здесь?

В половине второго в лодке пусто. В пять утра, когда Оуэн поднялся на палубу, его собеседник ответил привычным шорохом.

— Вы снова уходили?

Молчание.

— Как хотите, если вам моя помощь не нужна, скажите прямо.

— Я этого не говорил.

Одна из самых длинных фраз.

— Завтра я сойду на берег одним из первых и вернусь через несколько часов, потому что специально оставлю на корабле чемоданы.

— Да…

— Вам ничего не нужно?

— Нет…

— Вы здоровы?

— Да… Спасибо…

Он лег спать в плохом настроении. В каюте Мужена горел свет. И все-таки Оуэн заснул, и его разбудила суматоха — они прибывали. Издали появилась сахарная голова — срединная гора Таити.

Все высыпали на палубу, а те, кто плыл дальше, в Нумеа или до Новых Гебрид, — супруги Жюстен и Лусто, — обменивались понимающими улыбками.

Еще совсем недолго, и весь корабль будет в их распоряжении.

III

Когда Оуэн первым устремился вниз по трапу, можно было подумать, что это ради него одного собралась пестрая толпа, заполнившая все пространство между складами и причалом, над которым возвышался корабль с поднятым к небу носом, что именно в честь Оуэна на мачтах развеваются белые флаги и гремят блестящие медью фанфары.

В действительности час назад к «Арамису» подплыла лодка с губернатором, и теперь тот беседовал в капитанской каюте с мсье Фрером, инспектором колоний.

Оуэна первым пригласили в кают-компанию для прохождения необходимых полицейских и медицинских формальностей. Он не воспользовался этой честью и не стал стоять возле дверей, где толпились другие пассажиры в надежде пройти побыстрее. Напротив, Оуэн скромно держался в стороне, слегка улыбаясь своей неотразимой улыбкой, которая произвела такое впечатление и на капитана, и на мадам Жюстен, и на стюарда-вьетнамца. При этом его лицо и губы оставались неподвижными, только слегка поблескивали зрачки. Но каждый, видевший эту улыбку, считал, что она адресована именно ему и что лично с ним Оуэн хочет вступить в контакт.

Казалось, Оуэн говорил:

— Видите, я знаю вам цену… И в сущности, несмотря на ваши недостатки, вы стоите большего, чем вам кажется… Да, да… именно так… И потому я испытываю к вам огромную симпатию…

Правда, своими слегка слащавыми манерами он напоминал угодливого священнослужителя. Когда он обращался с просьбой к Ли, к бармену или к метрдотелю, то делал это с таким обаянием, что все они были готовы вылезти вон из кожи, лишь бы угодить ему, причем каждый считал, что не они, а он оказывает им любезность.

У него за спиной прощались пассажиры, пожимали друг другу руки, торопились, деловито собирая чемоданы.

Один Оуэн — в бежевом костюме, в панаме, с сигарой в зубах — спускался по трапу с пустыми руками, словно именно его встречала ликующая толпа.

Все было очень красиво, очень ярко. Все белые мужчины, имевшие хоть какое-то отношение к администрации острова, собрались на берегу в полотняных костюмах приветствовать мсье Фрера. На многих туземных девушках и женщинах были яркие хлопчатобумажные платья. Преобладали красные тона, казавшиеся ослепительными на солнце. Некоторые из женщин водрузили на голову венки из белых цветов, источавших сладковатый аромат жасмина.