Без жалости - [30]

«Умно», — подумала я.

Впрочем, Эми всегда отличалась сообразительностью. Тщательность, с какой было спрятано завещание, напугала меня не меньше, чем тот факт, что документ находился у Эми. Я схватила его и сунула в карман. В этот момент дверь распахнулась.

В проеме стоял Винсент.

— Ищете что-нибудь? — спросил он, глянув на выдвинутые ящики и разбросанные по полу вещи.

Его наглость поразила меня. Как он посмел войти следом за мной в комнату в незнакомом доме? Ведь ему уже не раз демонстрировали, что здесь его не больно-то жалуют! Я пошла на Винсента грудью, оттесняя его в коридор.

— Вчера дочь взяла у меня одну вещь, и я пыталась ее найти, — сказала я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

На лице Винсента проступило недоверие, но мне было на это наплевать. Я закрыла дверь в комнату Эми и двинулась по коридору к лестнице.

— Куртку-то вы взяли? — спросил Винсент.

— Еще нет, — сказала я. — Она висит на крючке перед дверью.

Когда мы спускались по лестнице, внизу появилась Эми. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.

— Извини, — пробормотала я, проходя мимо.

— О чем это ты? — холодно, как будто я была ей совершенно чужим человеком, спросила Эми.

— Сама скоро узнаешь, — ответила я.

Тело Эми напряглось, и от ее крепкой фигуры и прижатых к бокам рук повеяло угрозой. Я подумала, что, пока я ездила в Африку, дочь совсем выросла и превратилась во взрослую женщину с наклонностями ко лжи и воровству. Я старалась не думать о том, что она, возможно, обобрала труп, — это было бы уже слишком.

Винсент наблюдал за нашим с ней обменом любезностями с таким же напряженным интересом, с каким кот наблюдает за мышиной норкой. Кроме того, в его глазах отражалась тревога, причину которой я даже не пыталась распознать. Потом дочь стала подниматься по лестнице, а мы с Винсентом вернулись на кухню, где я сняла с крючка свою куртку и торопливо оделась.

Выйдя во двор, мы оказались лицом к лицу с бураном, который яростно набросился на нас, валя с ног и забрасывая снежными ядрами. Прикрыв лицо капюшоном, я двинулась к сугробу, который намело вокруг «сааба». Винсенту с большим трудом удалось открыть замерзший багажник. Он вынул оттуда огромную сумку из синтетической материи и кожаный чемодан. Мне показалось, что для поездки на ферму он взял с собой слишком много багажа… Вполне возможно, он знал, что начинался буран, и в его планы входило, воспользовавшись им как предлогом, обосноваться у нас на неопределенное время.

— Я возьму сумку.

— Нет, — сказал Винсент, — вот чемодан, он полегче. — Он втиснул мне в замерзшую ладонь ручку чемодана.

Я ввела Винсента в дом, где мы некоторое время стояли в прихожей, сбивая снег с одежды и обуви. Потом я повела его по лестнице в гостевую комнату в дальнем конце коридора, под скатом крыши. Винсент с опаской взглянул на неровные доски, которыми был обшит низкий потолок этой тесной и неуютной комнаты.

— Берегите голову, — предупредила я.

— Все отлично, — кивнул Винсент.

Он лгал. Комната была настолько мала, что запах одеколона и пота Винсента мигом распространился по этому крохотному помещению.

— Ванная в конце коридора, слева, — произнесла я. — Если вы включите горячую воду сразу на полную мощь, трубы будут дребезжать, поэтому откручивайте кран медленно.

— Я возьму это на заметку.

— Я принесу для вас белье.

Я достала для Винсента простыни, наволочки, одеяло и полотенце и когда вернулась в гостевую комнату, то застала его у окна. Он стоял и смотрел, как во дворе бушевала метель.

— Мне бы хотелось переговорить с вашим братом, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Не могли бы вы его попросить, чтобы он поднялся сюда?

— Я скажу ему, — произнесла я. — Не знаю только, захочет ли он прийти.

— Скажите ему, что будет лучше, если я поговорю с ним до того, как со мной станут беседовать полицейские.

Мое лицо превратилось в непроницаемую маску.

Я вышла из комнаты Винсента и направилась к себе, чтобы взглянуть на завещание, которое мне с таким трудом удалось раздобыть.

Развернув сложенный вчетверо основательно помятый гербовый лист, я погрузилась в его изучение. Завещание было написано рукой моего отца, ровным и аккуратным почерком. Скользнув взглядом по стандартному, принятому в таких случаях заголовку, я задержала внимание на пункте, который гласил: «Все мое достояние — денежные средства, ценные бумаги, а также движимое и недвижимое имущество — в случае моей смерти должно быть распределено следующим образом…»

То, что написал мой отец сразу после этого, имело непосредственное отношение к моему брату: «Указанные ниже денежные суммы и имущество я завещаю своему единственному сыну Райану Макбрайду после того, как будут оплачены мои долги и расходы на похороны».

Далее перечислялись банковские счета, шло описание движимого и недвижимого имущества и ценных бумаг — короче, всего, чем владел мой отец при жизни. Наследство исчислялось суммой в несколько миллионов долларов. Неожиданно для себя я выяснила, что мой покойный папаша был весьма богатым человеком.

На мгновение мной овладело искушение разорвать завещание — и не потому, что оно могло послужить опасной для нашего семейства уликой при расследовании убийства, но потому, что я рассердилась — и на покойного отца, и на Райана. В соответствии с завещанием отец все свое состояние оставлял ему. А как же я? Почему, спрашивается, он упорно не желал меня признавать?