Без труб и барабанов - [41]

Через три недели после этой истории Таня и Наташка подъезжали к Новосибирску. Таня уволилась, взяла расчет, отказалась от ордера. Она уезжала налегке, ничего не нажив в городе мечты — ни ста рублей, ни ста друзей, а лишь злость и усталость. Толя оставался. Тогда, после истерики, кое-как успокоив рыдающую дочку, обцеловав ее с ног до головы, она бросилась искать по городу непутевого своего Толю. Как единственного родного человека — чтобы пожаловаться, объяснить… чтобы он Юрчику… ну хоть морду набил, что ли, чтобы хоть что-нибудь сделал, защитил бы… она искала долго, обегала весь город, и тут кто-то сжалился, шепнул ей. Толя обнаружился в общаге у маляров-штукатуров. Было поздно, и он крепко спал, прижавшись к тощей страхолюдной тетке, сжимая в горсти ее вывалившуюся грудь.

Поезд снотворно постукивал, за окном проплывали деревья, готовые вот-вот пожелтеть, разматывалась под колесами почти бесконечная страна, а Наташка ничего — лазила с нижней полки на верхнюю, глазела в окно, тараторила, и пока подобрались к Уральским горам, покорила весь вагон. Это было ее самое первое путешествие, и Наташка радовалась поезду, добрым попутчикам, которые угощали вкусненьким, и что в неизвестном Военграде у нее дедушка, и что скоро в первый класс… а про папу мама пообещала, что он их потом догонит.

О разводе Наташка узнала в двенадцать лет, случайно. И ух как разозлилась на мать — со всей силой гормональной перестройки. Типичная, в общем, история.

— Ба, ты чего тут в темноте-то? — спросила Женька, высовываясь в коридорчик. — Опять плачешь, что ли?!

Она щелкнула выключателем, и коридор наполнился желтым светом. Татьяна Александровна подняла на внучку мокрые глаза, глянула исподлобья.

— Ба? — насторожилась Женька. В прошлый раз так же сидела, а потом в «скорую» пришлось звонить, с сердцем плохо сделалось.

— Ничего, Женечка, ничего, — пробормотала Татьяна Александровна виновато и опустила взгляд. Вытащила из кармана давешнюю тряпочку для пыли и утерла глаза. — Плохое вспомнилось просто.

— Так ты не вспоминай, — посоветовала Женька. — Нахрен надо!

— Нахрен? Что за словечки у тебя! — Татьяна Александровна возмущенно привстала, забыв плакать.

— О. Узнаю бабушку, — констатировала Женька и проследовала к телефону. Угнездила аппарат на коленках, стала шумно набирать номер.

— Поела? — спросила Татьяна Александровна.

— Угу.

— Борща поела?

— Ба, не мешай!.. Добрый вечер… Пирава позовите, пожалуйста…

В голосе ее слышалось отчетливое кокетство.

Татьяна Александровна покривилась и пошла в кухню, где ждала кастрюля борща — конечно, нетронутого, потому что кто же будет обедать борщом, если в доме еще не кончился сыр.

Глава 12

Зато не пьет… Для Татьяны Александровны это был главный аргумент в пользу зятя. Точнее, это был единственный аргумент, позволивший скрепя сердце дать согласие на свадьбу. Она уже тогда подозревала, что пожалеет. Но свои-то мозги ребенку разве вставишь? Особенно когда ребенку под тридцать. И без того про Наташку болтали, что пробы ставить негде. А этот Гена был приезжий — Наташка его и окольцевала по-быстрому.

Она тогда была еще хорошенькая — сочная, но не оплывшая; таких хотят, но не сердцем, а как поэт писал, «звон свой спрятать в мягкое, в женское». И тут бы ей гордости капельку, да где там — всем верила, всех любила.

После школы учиться поступила она по-человечески, в Ленинград. На перспективную специальность, с прицелом остаться и устроиться куда-нибудь в НИИ — материных трудовых подвигов Наташка не понимала и не хотела, да и времена были не те — перестройка. Но пока добралась до диплома, очнулась в другой стране, даже в другом городе. Диплом инженера стал никому не интересен. Попробовала остаться в Питере: устроилась в ларек торговать пивом и сигаретами — и там связалась с женатым хозяином. Южный человек, сулил золотые горы, но недолго. Наташка двинулась в Москву, и там дело поначалу вроде пошло на лад — тоже был ларек, точнее, столик на Арбате. Торговала сувенирами. Открытки, матрешки смешные — внутри Ленина Сталин, внутри Сталина Хрущев, внутри Хрущева Брежнев — и самый крошечный — Горбачев, состоящий из одной головы с пятном. А всего больше в тот год любили иностранцы матрешку-Ельцина. Чистенькая работа, публика в основном заграничная: восторженные, дружелюбные, небедные люди, — и стала жизнь налаживаться, но тут случилась очередная любовь. Сперва квартиру снял, шубу купил, машину обещал, а потом пропал. Квартиру оплачивать стало нечем, на сувенирах столько не заработаешь, и вернулась Наташка на незавидные стартовые позиции.

Подружки говорили — дура, иностранца ищи. А Наташка и рада бы, но никак не подворачивался. Пришлось возвращаться домой… а все потому, думала Татьяна Александровна, что слишком лепилась к мужикам, своей головой думать не умела. Вот и оказалась у разбитого корыта, в Военграде, и про обе столицы говорила теперь: «зажрались». Только шуба и осталась на память.

Татьяна Александровна приняла Наташку. Вместе было как-то полегче. И сама-то она по молодости свалилась отцу, как снег на голову. Но тогда были другие времена — простые и понятные. Всего и было у Тани проблем — как-то ужиться с буфетчицей. Таня старалась все делать ей назло — но это машинально; буфетчица была добрая женщина и совсем безобидная. Все Танино раздражение, накопившееся за годы брака, обрушилось на нее. А папа даже не заступился. Собрали вещи и съехали. У буфетчицы была комната в общежитии, она ее задешево командировочным сдавала. Вот, им отказали, заселились сами.