Без труб и барабанов - [40]

Мгновение она сомневалась, хорошо ли читать чужие письма, но, припомнив обстоятельства отправки, надорвала конверт. И краска бросилась ей в лицо — в конверте лежало «резиновое изделие № 2», выпущенное Баковским заводом резиновых изделий по госту 4645-49 и прошедшее ОТК. А к нему прилагалась короткая записка обезличенными чертежными буквами. «Чтобы комсомольцы будущего не размножались!» — вот что было в записке.

Она сразу поняла — это Юрчик. Гриша Бойко говорил правду — это был их ящичек, и Юрчику не составляло труда пристроить на дно что угодно, хоть бомбу с часовым механизмом. Но она не стала поднимать скандала. Не побежала «куда следует». Потому что была не фанатка, а идеалистка. Но было больно. Чтобы не размножались!.. Ну надо же! Как такое в голову!!!

Юрчика следовало проучить. И не будь он отцом семейства, Таня бы, пожалуй, рассказала о пакостной выходке хоть на работе. В конце концов, их тоже касалось — не одну Таню, он всех оскорбил. Но у Юрчика было двое детей. И сломанные часы, опять же. И кипятильник. Их-то не он… Нет, на работе ничего говорить не стоило.

Она тогда выбросила злополучную упаковку резиновых изделий. Крамольная записка была разорвана и сожжена в майонезной банке, которую Толя завел под пепельницу. Так же, поколебавшись немного, Таня поступила и с письмом, которое сочинила несколько лет назад. Часы, компас, газеты, марки и открытки, фото и словарь, и кипятильник, и сам ящичек — все в тот день отправилось в помойку. Лишь устав не поднялась рука ни выбросить, ни тем более сжечь.

С новой силой Таня сосредоточилась на переезде. Ей не хотелось думать о письме в будущее, ей хотелось будущего — для себя и Наташки. И чтобы Толя образумился. Ей не хотелось знать, зачем Юрчик устроил эту гадость. Но и тут нашлось местечко личной вине. Слишком давно она ему отказывала — и чисто по-женски в глубине души восприняла пошлую шуточку как жест отчаяния.

Таня паковала вещи и отмечала крестиком дни до переезда. Календарь висел между окнами — туда пьяный Толя никогда не мог добраться, а отключался где-нибудь по дороге. Он не мог его оборвать, падая. И когда вычеркнутых дней в календаре стало черным-черно, а дней ожидания — жалкая горстка, вот тогда и случились «импортные шарики». И поставлена была жирная точка на Усть-Илимске.

Татьяна Александровна помнила, как сияющая Наташка влетела в комнату, размахивая надутым презервативом на нитке, и закричала:

— Мамочка! Смотри! Импортный шарик! Ни у кого нету такого!

Таня сначала даже не поняла, что это презерватив — действительно он походил на воздушный шар. Но вслед за первым беглым взглядом через плечо последовал второй, более пристальный, а за ним пришло осознание…

— А у меня еще есть! — объявила Наташка победно. Она отбросила «шарик», достала из кармашка новое «резиновое изделие № 2» и на глазах у застывшей Тани сунула его в рот широким концом — хорошенько надув щеки, впустила внутрь воздух. Изделие с готовностью расправилось. Таня побледнела.

— Наташенька… ты где же это взяла?.. — спросила она хриплым шепотом и протянула руку. Наташка, почуяв неладное, вытянула презерватив изо рта и спрятала за спину.

— Гришка дал, — сказала она. — Мам, только эти шарики не летают. Почему они не летают?

Таня смотрела на дочь. Ну конечно, Гришка. Гришка Бойко. Чтобы комсомольцы будущего не размножались. Его отец подучил!

— И ты что же, вот так вот с ним по улице, да?..

— Ага, — кивнула Наташка. — Только синие шарики все равно красивее. Помнишь, как ты на первое мая купила?

— Наташенька, дай сюда… дай мне, пожалуйста, этот… шарик… — Таня протянула руку.

Наташка потопталась, посопела.

— Мам, а ты поможешь надуть?

— Помогу, — посулила Таня елейно.

Наташка еще посопела, но «шарик» все-таки отдала. Все равно нужно было просить ниточку, чтобы его перевязать.

Таня выхватила его — и закричала. Что кричала, как долго, как громко — не помнила, а помнила только ревущую Наташку и как волочет ее в душевую, толкает к раковине, плещет ей, отбивающейся, в лицо водой, хватает мыло и пытается намылить дочке рот — а Наташка, багровая от слез, от испуга, вырывается и визжит.

У Наташки потом долго держались синяки на запястье — вся пятерня отпечаталась. А «импортные шарики» куда-то пропали. Нет, наверняка Таня как-то от них избавилась, прежде чем наказала Наташку. Но как?!

Она ошибалась. Не отец. То есть не Юрчик. Это придумал вовсе не он. Старший брат научил мальчика Гришу, как опозорить Наташку, присвоившую чужой ящичек. Он был большой мальчик, он знал, где хранятся «гондоны» — в гардеробе под папиными носками. Он подучил Гришку, собрал компанию старших пацанов — и они из-за кустов наблюдали, покатываясь со смеху, как Наташка надувает первый презерватив. Он не очень хорошо дулся, «импортный» шарик. Наташка смешно напрягала щеки, а воздух с шумом вырывался обратно. Гришке объяснили, куда это надевают, и пока Наташка дула, он испытывал мстительную радость и немножечко брезгливость. Он наблюдал, как презерватив наливается воздухом, а потом помог Наташке перевязать его. Так она и побежала домой, размахивая «шариком» на нитке. Взрослые косились на странную девочку, перешептывались, хихикали. Но не нашлось ни одного, кто остановил бы ее и отобрал неуместную игрушку. Молодые и веселые люди жили в Усть-Илимске.