Без суда и следствия - [8]

— Что ты говорил про родителей? — спросила я.

— Вроде бы приличные, не то что у Димы Морозова. Без конфликтов, без отклонений. У Тимура Кураева — очень состоятельные. Папаша — мясник на рынке. Да, вот еще что мне удалось выудить у следователя: дети вроде бы знали, с кем Дима должен был встретиться утром, очевидно, они его ждали, а когда он не вернулся — отправились искать. Особенно когда они узнали, что Диму убили… Я лично думаю, что дети точно знали убийцу — иначе зачем их вывезли за город и убили?

— Вывезли? Ты хочешь сказать — убийц было несколько?

— Нет, это я так, к слову. Милиция говорит, что один. Точно один — во всех трех случаях. Нет, ну ты представляешь себе этих родителей приличных? Которые не знали, не ведали, во что их деточки собираются вляпаться? Господи, когда я об этом думаю, у меня мурашки по коже бегают — как тараканы в столовой телестудии.

Болтовню Димки прервал мой шеф, Филипп Евгеньевич, сообщивший, что информация пока не поступила, но, если она поступит, меня обязательно вызовут, и отпустил домой.

Это было несколько лет назад, в год, когда меня вышибли из института. Я ходила на грани, и одна из знакомых силком потащила меня к модному психоаналитику (или психиатру). Он решил погрузить меня в гипнотический сон, но я совершенно не поддавалась гипнозу. Тогда он сказал, что я интересный случай в его практике и он решился попробовать другой способ. И объяснил:

— У вас ярко выраженное аутичное мышление. Это очень необычно, когда подобное явление и проявляется, и в то же время не проявляется так явно. Поэтому особенно важно то, что вы запомните.

Потом он стал произносить обычные слова (вы спокойны, вы спите и т. д.), я почувствовала, — как становится тяжелым мое тело. И вот что я запомнила лучше всего.

У меня были мокрые волосы — мокрые до такой степени, что вода стекала на лицо, плечи, грудь. Я сидела на песке, подогнув колени и обхватив их руками. Потом голова моя стала клониться все ниже и ниже, пока я не упала, а когда упала, песок начал забиваться в мои волосы, До корней, голова стала невыносимо тяжелой, теперь уже не вода, а песок струился мне в глаза, на лицо. Я пыталась стряхнуть его руками, но песчинки словно прилипали к коже намертво. Чтобы избавиться от наваждения (я боялась, что песок станет меня душить), я покатилась по песку и стала падать куда-то вниз, а потом открыла глаза и поняла, что падаю со скалы. Я летела вниз и чувствовала, как разрезаю собственным телом воздух. Кажется, я стала кричать, и тогда врач снял с меня сон. Он спросил, что запомнилось мне больше всего, больше, чем остальное, и я ответила — как песок забивался в мои волосы и еще страх, когда я падала со скалы. Тогда врач сказал, что никакому лечению меня подвергать не надо, что я сама себя излечу, смогу решить все свои проблемы, потому что достаточно сильный человек. Может, это странно и глупо, но, возвращаясь домой (медленно, нехотя останавливая машину у каждого светофора), я чувствовала, как невидимый песок снова намертво и тяжело забивается в мои волосы.

У подъезда стояли милицейские машины. Возле одной из них стоял коренастый омоновец небольшого роста. Он окинул меня дерзким, презрительным взглядом и плюнул на асфальт. Я резко затормозила, вышла из машины, с остервенением захлопнув дверцу, бросилась в подъезд. В вестибюле находились двое омоновцев. Я стала бегом подниматься по лестнице. Пустота отражалась от стен. Кто-то внутри оглушительно кричал о том, что я могла бы двигаться быстрее. А потом с Лестничной площадки я увидела распахнутую дверь своей квартиры. Я еще не знала, что произошло, только каким-то внутренним чувством понимала, что это — беда, непоправимая, страшная. Потому что не может быть ничего страшней, чем возвращаться домой и видеть настежь распахнутой дверь своей квартиры.

В прихожей я проталкивалась среди массы тел, облаченных в милицейскую форму, я рвалась сквозь них, мне казалось, что я топчусь на одном месте. Мне казалось, их было слишком много, заполнивших даже малейший просвет. Я рвалась сквозь живую стену, расталкивая кого-то руками, ничего не различая вокруг. И, ворвавшись в комнату, я закричала очень громко в окружившую меня пустоту, закричала, не слыша звука собственного голоса, но, наверное, достаточно громко, чтобы находящиеся в комнате повернулись ко мне.

— Что здесь происходит?

И тогда я увидела Андрея. Он сидел в кресле и держал перед собой руки, неестественно их согнув (мне сразу не пришло в голову, что черные браслеты на его запястьях — наручники). Пронырливый тип с фотокамерой снимал то комнату, то Андрея. Двое омоновцев стояли за креслом. Еще двое рылись в шкафу, переворачивая ящики вверх дном, в центре стоял следователь из прокуратуры. Сосед-бизнесмен и какая-то женщина рядом с ним жались на диване. Несколько секунд я разглядывала картину полного разгрома в комнате, затем повторила более спокойно:

— Что здесь происходит?

Следователь из прокуратуры подошел ближе, поморщился и сказал;

— Не кричите!

— Что здесь происходит?! Это мой дом, и я вас сюда не звала!

— Гражданка Каюнова, согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации в вашей квартире производится обыск. Вот ордер на обыск, подписанный прокурором.