Без поцелуя на прощание - [46]

– Я проеду в нем до выхода на посадку, но по лестнице хочу подняться сама, – настаиваю я. – Для меня это станет приятным подвигом.

– Меня устраивает, если только ты не станешь слишком перенапрягаться, – по-доброму улыбается она.

Я понимаю, что Эйва желает мне добра, но я полна энергии. Сомневаюсь, что снова устану еще когда-либо в жизни. Однако я чувствую острое покалывание в задней части бедер, правда, отказываюсь уступить ему. На самом деле я даже почти получаю удовольствие от этого неприятного пощипывания. Сколько бы дискомфорта оно ни доставляло, это в миллион раз лучше, чем не чувствовать ничего.

– Ваше кресло будет ждать вас, как только мы приземлимся, миссис Кавана, – говорит стюардесса, когда мы оказываемся на борту огромного самолета.

Я улыбаюсь. И не говорю ей, что надеюсь больше никогда не увидеть этот неповоротливый кусок металла.

– Спасибо. Отлично.

Мы с Эйвой ждем взлета в полной тишине. Обе слишком заняты тем, что обдумываем изменения, произошедшие в жизнях каждой из нас, чтобы вести беседу. Я наблюдаю за тем, как стюардесса машет руками, стоя в проходе, и рассказывает об обычных мерах безопасности в полете, а также указывает местоположение выходов. Я не обращаю на это особого внимания.

Меня переполняет чувство вины: вины за то, что впервые за много месяцев я чувствую себя счастливой. «Я не должна чувствовать себя счастливой, если со мной нет моих детей», – говорю себе я. Но я не могу перестать улыбаться, ведь я вернула себе свое тело.

Следующим моим завоеванием будут дети, и тогда я снова стану собой целиком и полностью. Теперь осталось только набраться терпения.

Нас немного трясет в креслах, когда самолет катится по взлетной полосе и мягко отрывается от земли. Это точка невозврата. Я официально сбегаю. Я пытаюсь занять свой измученный мозг тем, что гляжу в иллюминатор и пытаюсь угадать, что за земли раскинулись под усеянным облаками небом.

– Что-то не так, – вдруг говорю я, резко вырывая Эйву из мечтаний.

– М-м-м? – бормочет она, обращая на меня мало внимания и крутя в руках ремень безопасности.

– Что-то не так, – повторяю я.

– С самолетом? – пронзительно кричит Эйва. Ее ноздри внезапно раздуваются, а глаза так расширяются, будто кто-то пытается запихнуть в нее зонт с тыла.

Я тут же извиняюсь за то, что неверно подобрала слова, вспоминая, что Эйва боится летать.

– Черт возьми, нет. Прости. Я имею в виду со мной, что-то не так со мной, – с запинкой произношу я, к собственной досаде чувствуя, что к глазам подступают слезы.

Эйва не отвечает. Ее глаза закрыты, но я знаю, что она слушает.

– Я изменилась.

– Все мы время от времени меняемся, Лаура. Такова жизнь. Тебе в последнее время довелось пережить немало дерьма. Но посмотри… – Эйва показывает в иллюминатор. – Мы улетаем. Вскоре тебе станет лучше.

Эйва, похоже, вполне убеждена, что мои проблемы можно так легко разрешить. Хотела бы я относиться ко всему так же позитивно.

– Нет, – качаю я головой. – Все гораздо хуже. Я толком не помню, какой я была, но знаю, что уже не та. Меня больше нельзя назвать нормальной.

– Что? Что ты имеешь в виду? Разумеется, ты нормальная. Не глупи.

– Нет. Вовсе я не нормальная. Нормальные люди не встают внезапно с инвалидного кресла и не начинают снова ходить. В реальной жизни такого не бывает. Ты либо парализован, либо нет.

– Чудеса случаются, Лаура.

– Брехня. Не бывает такого, чтобы ты проснулся однажды утром, решил, что хватит отсиживать задницу, и тут же снова напялил свои танцевальные туфли.

Я перестаю говорить лишь потому, что у меня кончается воздух. Я судорожно наполняю легкие и уже хочу продолжить свою речь, но тут вижу недоумение на лице Эйвы. Полет предстоит долгий, и я понимаю, что сведу Эйву с ума, если буду ныть всю дорогу через Атлантику.

Мы пролетели уже полпути, и я сжевала большую часть второй упаковки Pringles с солью и уксусом, когда наконец решаю прервать эту неприятную тишину. Что-то мешает Эйве поздравить меня с тем, что я снова могу ходить, и я должна знать, что именно.

– Ты не рада за меня? – спрашиваю я.

Эйва игнорирует вопрос и продолжает глядеть в иллюминатор. Смотреть там особенно не на что, кроме мякиша больших белых пушистых облаков и редких проблесков синего моря, раскинувшегося под нами, но Эйва смотрит, не отрываясь, будто где-то там ангелы написали краской из баллончиков ответы на все жизненные вопросы.

– Эйва! – зову я, толкая ее плечом.

– Я боюсь радоваться за тебя, – мягко произносит она, отрывая взгляд от иллюминатора, чтобы встретиться со мной глазами.

– Что ты хочешь сказать? Зачем, черт возьми, тебе бояться чему-то радоваться?

– Я не знаю, какой реакции ты ждешь от меня, Лаура. И если я отреагирую неправильно, боюсь, ты психанешь на меня, как это бывает с другими.

Мои пальцы сами собой начинают подрагивать, как будто живут собственной жизнью, и я ничего не могу с этим поделать. Неужели я и впрямь превратилась в такую стерву, что люди вынуждены выбирать выражения, когда находятся рядом со мной?

– Я радуюсь за тебя каждый раз, когда ты встаешь на ноги, – наконец произносит Эйва.

Эйва закрывает свои уставшие глаза, поворачивается ко мне спиной и готовится провалиться в сон.