Без поцелуя на прощание - [36]

– Вы тогда подали заявление? – спрашивает сержант.

– Нет.

– Могу я спросить – почему? – вновь встревает в разговор молодой офицер, забавно раздражая этим своего начальника.

В его тоне слышится обвинение, и сейчас мне это очень сильно не нравится.

– Я не уверена, что он именно это имел в виду, – объясняю я.

– Вы не уверены, хотел он вас отравить или нет? – спрашивает сержант Клэнси. Доброта в его глазах потихоньку гаснет, уступая место досаде.

– Он не сказал напрямую, что хочет меня отравить… но… но… но я знаю, что он говорил именно об этом.

Я смущена тем, как жалко звучит моя история. Если мне самой с трудом удается воспринимать себя всерьез, как я могу ожидать этого от кого-то другого? Я понимаю, что моя паника становится заметнее, когда зубы начинают стучать друг о друга.

– Хорошо, Лаура, – говорит сержант Клэнси. – Нужно будет составить отчет по токсикологии, чтобы определить, с какими ядами мы имеем дело, после чего подадим официальное заявление, – он все еще улыбается, но уже не так по-доброму, как раньше.

Я отчетливо осознаю, что ни один из полицейских не верит мне.

Я ничего не отвечаю, как и Эйва. Она слишком усердно наблюдает за молодым офицером, который несколько мгновений назад громко фыркнул и отошел.

– Вас это устраивает? – спрашивает сержант.

Он, очевидно, заметил, что я отвлеклась.

Я смущенно опускаю голову, прежде чем продолжить. Я понимаю, что моя теория и без того кажется безосновательной. Если я признаюсь, что на самом деле не принимала яд, то потеряю всякую надежду на то, что меня воспримут всерьез.

– Милая, – громко произносит сержант Клэнси. Теперь его голос звучит жестко и недовольно, – вы не против сдать анализ крови?

– В этом нет смысла, – опережает меня Эйва.

Сержант смотрит на меня невидящим взглядом.

– Я пролила его, – признаюсь я.

– Вы пролили яд? – повторяет за мной молодой офицер из-за своего рабочего стола, прежде чем перевести все свое внимание на булочку для завтрака.

– Да, я его пролила, – огрызаюсь я в ярости оттого, что становлюсь предметом насмешек.

– Думаете, я бы стояла здесь и рассказывала всю эту историю, если бы выпила его? – в конце фразы я отрывисто фыркаю для пущего драматизма.

– Хорошо, Лаура. Успокойтесь. Мы вам верим, – говорит сержант Клэнси.

– Спасибо, – хнычу я и устало прячу лицо в ладонях.

– Ага, но у вас могут быть некоторые проблемы с тем, чтобы убедить присяжных, – фыркает молодой полицейский.

– Прекратите надо мной смеяться, – резко кричу я.

– Хорошо, обещаю – больше никакого смеха, – продолжает он. – Почему бы вам не прийти завтра с колодой таро – это точно поможет нас убедить.

– Хватит, – рявкает сержант. Он изо всех сил старается сохранять профессионализм, но от моего взгляда не ускользает, как он, отворачиваясь, придерживает свой плотный животик рукой, а его плечи подрагивают от беззвучного смеха.

– Послушайте, Лаура, – говорит он. – Мне очень жаль, что та ужасная авария так повлияла на ваш брак. Это можно понять, и я не пожелал бы пережить подобный ужас даже своему злейшему врагу. Но я не могу арестовать вашего мужа за покушение на убийство лишь потому, что у вас проблемы в семье. Мне нужны доказательства. Вы можете мне их предоставить?

– Нет, – отвечаю я, грустно качая головой.

– Тогда простите, милая, но я больше не могу тратить бесценное время полиции на эту чепуху.

– Ну надо же, бесценное время полиции, – со вздохом говорю я Эйве, когда мы нехотя шагаем к двери. – Поиски пропавших овечек малышки Бо-Пип[16] и поедание пончиков – вот на что тратит полиция свое бесценное время.

– Ого, у них были пончики? – хихикает Эйва в попытках разрядить атмосферу. – Я бы не отказалась от пончика. Умираю с голоду.

Это не помогает. Ничто не способно отвлечь меня от мысли о том, что я легкая добыча. Я уверена, что Марк и Николь думают о том, как изменить стратегию. Они меня найдут – это лишь вопрос времени. Мне негде прятаться, и у меня нет возможности защитить себя.

Мы вяло направляемся к машине, когда из дверей появляется молодой офицер и догоняет нас, держа в руке листок бумаги формата А4.

– Должно быть, они все-таки решили нам помочь, – говорю я, облегченно улыбаясь.

Улыбка быстро пропадает с моего лица, когда я замечаю мутное черно-белое фото, где я с детьми, напечатанное на странице, которую он держит в своей дрожащей руке. Их лица замазали, но мое видно ясно, как днем.

– Я так и знал. Вы Луканская преследовательница, – громко бросается обвинениями он.

Я кто? Я не могу отвести взгляда от страницы.

Эйва резко прижимает ладони ко рту, и по ее щекам льются слезы. Она расстроена не потому, что в шоке, а потому, что узнала. Она узнала эту фотографию.

– Ну это ведь вы, не так ли? – с запинкой произносит полицейский.

– Это мое фото, – подчеркиваю я. – Но я понятия не имею, откуда оно у вас и что, черт возьми, вы такое несете.

Эйва чуть не бьется в истерике, и это досадно. Что здесь происходит? Новые тайны. Я внезапно чувствую себя совершенно одинокой. Неужели нет никого, кому можно было бы доверять? Даже Эйве.

– Эйва, прошу, расскажи мне, – умоляю я.

Она смотрит на меня с такой грустью, что кажется, будто у нее прямо сейчас на этом месте разорвется сердце.