Без огня - [7]

Но даже время спросил по английски:

„Is it time?“ —

Ну, бомжак – наш служак,—

Конечно, плохо ответил ему:

„Time o’clock“»…

«Чинь-чинь, а готовить он умеет, однако,

Из кошек и мрака

Наше новое блюдо „хин-хин-хуй-мерсиви“

Ну, или просто сациви?

«Я не знаю, – Чинь-Чинь сказала,—

Он пьян, как не пьян,

Наш ресторан для него, как сплошной туман

Над вечной рекой Мао-Дэна, бренной рекой,

И вообще, Господи, его упокой».

август 2002

***

Бессловесье,

Господи, Боже мой, здесь я,

Господи, в этом словесном затоне,

В этом селе, в этом коробе, в этом поместье

Сам, как козел Твой на страшной, червивой иконе,

Слева и справа.

2002

***

Светом горница осветилась

чужим запредельным

светом сознанья чужого родного

иль ужасом подсознанья

конус огня животворного

растущего изо льда вечного общего

светом она осветилась

светом моя горькая горница

24 августа 2002 года

***

Неуютно мне, неуютно.

Жарко-жарко, светло и мутно.

Пусть и пасмурный, добрый день,

А какая-то дребедень

Душу мучит, хоть не ущучит:

Не отдамся я ей – мне лень.

Жутко-жутко и чутко-чутко.

Вот взорвалось что-то. Нет, шутка.

Кошка прыгнула на капот,

И машина, как зверь, орет.

24 августа 2002 года

***

Прошла гроза, но маленькая слишком…

Ах, как бы мне хотелось с лихом, с лишком

такого грома, чтоб оглохли все мы,

не разбирая зрячи или немы,—

все вышли бы под дождь,

а там уж, кто-и-как не разберешь:

кто с кем, куда торопишься, идешь,

зачем?

24 августа 2002 года

РАССЕЯННЫЙ

Это город Петроград,

Исторический окурок?

Или город Петербург,

Город турок или урок?

Может, город Ленинград,

Где родился я, придурок,

Там, где мама умерла,

Мой сурок всегда со мной.

Мой сурок еще со мной.

2000

***

Пристал ко мне мудак из Пятигорска,

а, может, не мудак, а так – бандит.

Схватил меня за шею жестко-жестко,

не душит, просто жмет и теребит.

Текучая была у нас беседа:

он что-то бормотал, а я как ж

смотрел, горят ли окна у соседа,

чтоб их разбить на первом этаже.

Он что-то понял. Я, должно быть, тоже,

но больше: если б он позвал меня,

ну, как Христос… я просто, просто б ожил

и двинул вслед, ногами семеня.

Но он был только шут из Пятигорска

иль неумелый пьяненький бандит.

В руке его моя осталась шерстка,

а жизнь, должно быть, Бога теребит.

25 октября 2001 года

***

Смерть жизнью обозначив,

себя переиначив,

танцую я блохой на котелке,

и чудится мне книга,

громадная, как фига,

в богоподобной фиговой руке.

Листаю я страницы,

там – жужелицы, львицы,

и комары тупые, и синицы,

столь глупые, что море им поджечь,

как сперму сплюнуть. Ах, эти девицы!

А мне что делать? Знай, стреножить желчь.

2002

ПУТЬ ДОМОЙ И ПЕЙЗАЖ С ИЗМАЙЛОВСКИМ СОБОРОМ

Как тяжело без тяжести в душе,

и время тянется, нить Парки длится, длится…

Кромешный мир стремится к суициду,

он инвалид. Подайте инвалиду! —

не больше и не меньше. Ведь урод,

стоящий супротив, часть денег отберет,

оставив грош-процент несчастному чеченцу.

Напротив церковь. Бом-бим-бом-бим-бам!!!

Ментовская облава тут как тут.

Старухи спрятали носки, колготки, спицы.

Одна из них за сердце ухватилась и ну, бежать…

(Тревога-то пустая. Машина за угол заехала

зачем, бог весть) …и ну, бежать вприпрыжку

и с подскоком. Куда ей, маленькой?

Не убежит далёко, опомнится: товар ведь тут как тут.

Недужные деревья всё еще цветут,

воробышки чирикают чив-чив,

а это значит, что Господь наш жив.

Хоть ноша Господа была и тяжела,

старушка выжила – не умерла.

Ах, кто сказал? – Но только ведь не я! —

Невыносима легкость бытия.

Как тяжело без тяжести в душе…

«И нету денег, чтоб напиться, – бормочет инвалид,—

подай, сестрица. Душа болит».

Вот подошел трамвай: хоть лезь в него, хоть – пехом.

Пойду пешком с разорванным мешком,

наполненным продуктами и дрянью. А рядом храм.

Нет, в храм я не пойду. Там Пантелеймон, там Мирон,

святые…

Зачем я всуе буду там стоять,

болваном со свечой? Пойду домой, домой…

А где мой дом, склероз-эклер проклятый!

Двенадцать, восемь, пять. О нумеролог,

скажи, что это значит? Пять плюс три

и будет восемь, и оно равно семи и одному.

Ах, вот о чем? Опять один как перст,

И снова тяжело. Но хорошо, пожалуй.

Да, хватит мистики. Мне снова тяжело,

и на душе легко, приятно стало.

23 сентября 2002 года

ПАМЯТИ Л. АРОНЗОНА

Что человеку легко?

К примеру пить молоко

матернее или коровье.

Ну, и пей его на здоровье!

А что этой твари трудно?

Достать из-под себя судно,

утку стеклянную наполнить не сливом,

а сочным мерцающим черносливом

и принести как дар в день рожденья друга.

То-то изумится его супруга,

и сам он, наверное, опешит как дурень,

выгонит нас и сядет понурен,

травку покурит и, сам уж не рад

гневному всплеску (так бабочек ряд

резко взлетает и мчится, и тает),

выйдет сквозь сеть вековечных оград

в свой огражденный и сказочный сад.

24 августа 2002 года

***

С идиоткой находясь,

будь она хоть в коме,

зла и нерушима связь

как в родном роддоме.

Мама милая жена —

кто вопит однако? —

ужасом поражена —

мерзью смерти, рака.

Диалоги – образцы

ракоходной коды.

Жизнь разрубит все концы.

Смерть – хирург свободы.

2003

ДОМАШНЕЕ

I

Кашляешь. Бренчит телевизор.

Я ли твой муж, твой провизор?

Молчишь? Ну, еще помолчи.

Так страшно в сырой ночи

Господу помолиться, слово сказать свое…

Кашляю. Вот такое житье —

жертвенное? – И никого!!! —

Может быть, меня самого

распнут?.. Кашляешь, сама простота?