Без наказания - [45]

Сидевший на репортерской скамье Майкл Бейкер смотрел на Ньютона точно завороженный.

— Так вот в чем дело, — прошептал он, наклонясь к Фэрфилду. — Брюк-то оказалось две пары.

— Брюк оказалось две пары, — эхом откликнулся Фэрфилд.

— А они даже не потрудились проверить.

— Они были слишком уверены в своей непогрешимости. К тому же им не хотелось тревожить своими расспросами Гарднеров.

— Честное слово, покатится с плеч чья-то голова, — с благоговейным страхом прошептал Майкл.

Лишь только стали ощутимы масштабы катастрофы, постигшей обвинение, в их рядах началась сумятица, незаметная нетренированному глазу. Там искали какие-то несуществующие бумажки, в недоумении склоняли друг к другу увенчанные париками головы, шепча какие-то растерянные оправдания. Все это говорило о том, что обвинение не проявило должного любопытства или же просто посчитало недостойным для себя делом проверить все детали, касающиеся пары серых брюк. Вообще-то это было делом полиции, и уж кто-кто, а Твикер это знал. Суперинтендант сидел точно изваяние и, скрестив на груди руки, молча глядел в пространство перед собой. Он обернулся всего один раз, но при этом измерил Нормана таким взглядом, от которого тому и вовсе сделалось не по себе. К чувству собственной вины примешивалась еще и жалость к человеку, чья гордыня была повергнута в прах. Норману хотелось крикнуть, что это несправедливо, вопиюще несправедливо позволять защите сыграть с ними такой ловкий трюк. Но спроси у него, в чем конкретно заключалась эта несправедливость, он бы всего-навсего ответил, что защита не имеет никакого права преподносить сюрприз подобного рода перед заключительным словом обвинителя. Что касается собственной вины, то тут Норман не испытывал особого раскаяния. Он знал, что полиции все равно никогда не добиться от родственников обвиняемого того, чего способна добиться от них защита. Просто в данном случае им не повезло. Но не исключено и то, что их могли обвести вокруг пальца.

Самым равнодушным среди всеобщего возбуждения казался Юстас Харди. Он обладал способностью не падать духом ни при каких поворотах фортуны. Еще бы, построить всю обвинительную речь вокруг одного сильного довода и вдруг внезапно обнаружить, что все опоры, на которых она зиждется, напрочь расшатаны, — такое могло деморализовать кого угодно, но только не Юстаса Харди. Со свойственной ему беспристрастностью он оценил, что время для бомбы выбрано самое что ни на есть подходящее, и отметил чутье Ньютона, воздержавшегося загонять в угол своими вопросами Твикера и Нормана, — в таком случае его сюрприз мог бы оказаться преждевременным. Королевский прокурор успокоил себя тем, что отныне поставил этот вопрос с брюками в ряд несущественных, и все свое внимание сосредоточил на отыскивании слабых мест в броне, которой Ньютон окружил хрупкую фигуру подсудимого. Когда Харди встал, чтобы задать свой вопрос теперь уже слишком уверенному в себе Лесли Гарднеру, в его манерах сквозило все то же самоуверенное презрение ко всем окружающим, а в серебряном голоске даже появились изящные обертоны горного хрусталя. Первый же его вопрос, заданный с томной непринужденностью, заставил Лесли Гарднера вздрогнуть от неожиданности, как будто он наткнулся в темноте знакомой комнаты на предмет, стоящий не на своем месте.

— Тебе нравится Гарни?

Гарднер посмотрел на темноволосого парня, стоявшего за перегородкой, но лицо его друга оставалось бесстрастным.

— Да, — ответил он и откашлялся. — Он мне нравится.

— По-моему, он тебе нравится больше всех остальных ребят в вашей группе или, как вы ее называете, «ватаге», да?

— Да, наверное.

— Что значит это твое «наверное»? Ты ведь точно знаешь, так это или нет. Значит, он тебе нравится больше всех остальных?

— Ну и что, если даже так?

— А я разве сказал, что это предосудительно? Но он тебе очень нравится, верно?

— Да, — отрывисто бросил Гарднер.

Хью Беннет, найдя глазами Джорджа Гарднера, прочитал на его лице страстное, нетерпеливое желание не пропустить ответ сына. Как будто от этого ответа зависело решение проблемы, над которой он бился полжизни.

— Твоя мать умерла, да? — продолжал выводить свои рулады серебряный голосок Харди. — Кто на тебя имеет большее влияние: Гарни или твой отец?

— Я плевать хотел на то, что говорит мне отец.

— В самом деле? Значит, ты идешь своей дорогой, да?

— Да, я иду своей дорогой, — с вызовом сказал Гарднер, но было в этом вызове что-то жалкое, ибо на лице подростка было написано, что ему самой судьбой предначертано брать напрокат чужие мысли и желания, что его мечты искусственны — жалкое эхо подслушанного в кино и с экрана телевизора.

— Твой отец пытался на тебя влиять?

— Он только и знает, что читает мне проповеди, — громко сказал Гарднер. — И вечно ко мне придирается.

— Ты с ним пререкаешься?

— Да он слушает только себя.

Джилл положила руку на локоть сидящего рядом с ней отца, который не отрывал глаз от сына.

— Значит, ты обижаешься на своего отца. А Гарни-Король ближе тебе по духу. Он что, твой лучший друг?

— Да.

— Ты им восхищаешься?

— Да, — дерзко бросил Гарднер.

Магнус Ньютон проковырял концом своей шариковой ручки дырку в лежавшей перед ним бумажке.