Без музыки - [92]
— Есть люди. Они это дело затевали. Почему не спросить с них? — последние слова Кропов не сказал, а даже выкрикнул.
— Я вас не понимаю. — Углов сцепил руки в замок, уронил их перед собой.
Как же Кропов ругал себя за несдержанность! Все устраивалось, и вдруг…
— Вы напрасно стараетесь навязать мне это дело.
— Ах, вот оно что! Разве вы не визировали данный материал?
— Это формальность. Я всегда был против.
— Когда это всегда?
— Спросите Гречушкина, я говорил: «От этой статьи пахнет авантюрой».
— Зачем же вы ее поставили в номер?
— Я всего лишь секретарь. Политику журнала определяете вы с Шуваловым.
— Маленькое уточнение. Вы — ответственный секретарь. Ответственный!!!
— Можете наложить на меня взыскание. Я был против данной публикации и никаких объяснений писать не намерен.
Углов ничего не ответил. Он вынул из бокового ящика газету, старательно расправил первую страницу и стал читать. Кропов неловким движением одернул мятые брюки и быстро вышел.
Итак, все собирались на летучку. Время от времени хлопала дверь, сотрудники заглядывали в редакторский кабинет, пересчитывали пустые стулья, приносили свои. Рассаживались на привычные места: заведующие отделами прямо у стола, спецкоры и художники — поближе к книжному шкафу. Дверцы шкафа закрывались неплотно, легко вытащить журнал или книгу. За редакторский стол садился опоздавший. Как правило, последним являлся Духов. Все ждали этого момента. Редактор изображал на лице гримасу сиротского сожаления, требовал внимания, стучал карандашом по зеленоватому, в палец толщиной, стеклу — предмет зависти всей редакции, и свистящим голосом, схожим с плохой магнитофонной записью, говорил:
«Вы повторяетесь, Духов. Скверная привычка — повторяться. Опять последний, и опять вы. Э-гм, садитесь за стол. Н-да, мой стол — лобное место».
Духов потешно раздувал щеки, издавал громкое «уфф», садился в глубокое кресло и тут же бросал реплику: «И мудрец сказал: «Вот лучшее средство сделать последнее место первым».
Пока редактор думает, пропустить ли дерзость мимо ушей и вместе со всеми посмеяться, а может, наоборот, отчитать Духова, сотрудники похохатывают, довольные заминкой. Ай да Духов, не подкачал.
Впрочем, сегодня все иначе. Сегодня все не так. Редактора нет, он лежит в больнице. Духов пришел раньше других и почему-то сел в торец стола, словно ему должно и необходимо разглядеть Углова, который сядет прямо напротив. Уже минут десять, как все собрались, никто не заговаривает. Гречушкин берет пепельницу, ставит ее на пол. Спецкоры сдвигают стулья, закуривают. В дверь проскальзывает Васюков, вяло отвечает на приветствия, пробирается к редакторскому столу. Ждут пунктуального Кропова и безразличного ко всему Чемрякова. Максим Семенович здесь, он стоит в коридоре, беседует с кем-то из авторов. Заведующий отделом науки смотрит на часы.
— Сколько? — одними губами спрашивает Васюков.
— Без пяти два.
Полонен еще раз зевает, видимо, для убедительности.
Никто не поддерживает разговора. Наконец приходит Кропов. Под мышкой — куча рукописей, галстук сполз набок.
— Виноват, — говорит Глеб Кириллович и без особых церемоний вешает пиджак на стул. Рубашка Кропова выглядит не особенно свежей. Лидия Андреевна поджимает губы.
Обзор номера делает Лужин. Голос у Лужина ровный, даже монотонный.
— Очерки, как всегда, на уровне, — говорит Лужин, — актуальны, читабельны, заставляют думать.
Заведующий отделом очерков в отпуске. Жаль — ему было бы приятно.
Потом о поэзии. Поэзия Лужину не нравится — нет открытий. Потом о культуре. Эпитеты меняются:
— Глубоко, многогранно. Хочется домыслить, ждешь продолжения разговора.
Лидия Андреевна дарит Лужину целомудренную улыбку.
Лужин листает журнал. Максим смотрит, как убывают страницы справа и прибавляются под левой рукой. Листает Лужин аккуратно, разглаживает страницу, словно журналу положено лежать раскрытым именно на этом месте. И кажется Максиму: новый взмах, и убавляется редакторский кабинет; еще взмах, и сдвигаются стены; еще — оседает потолок.
— «Неутоленная жажда», — говорит громко Лужин, долго и основательно расправляет журнал.
Если до этого многие слушали Лужина вскользь, больше думали о своих делах, то сейчас все сидят неестественно прямо.
— Статья-интервью… Публикация… — Лужин никак не может найти подходящего слова. — Н-да, тревожная публикация.
Заведующий отделом науки, со стороны похожий на плохо распрямленную скобу, потрогал костистый нос, углы непомерно большого рта обвисли:
— С…сомнительная публикация.
— Давайте по очереди, — Максим кивнул Лужину. — Продолжайте.
— Статья острая. Ее прочтут. Некоторые говорят, что это не наша статья. Не уверен. Еще надо подумать, чего здесь больше — экономики или нравственности? Почему же не наша?
— Потому, что мы привыкли сидеть в болоте. Все обтекаемо, все спокойно. Гнием и не чувствуем. — А это уже Васюков.
«Я же его просил помолчать! Бесполезно — порох. Теперь можно не спрашивать, кто желает высказаться. Стоит Лужину кончить — начнется базар».
— Дело не в статье. — Ну вот, уже и Толчанов полез, пухлый, голубоглазый, с румянцем во всю щеку, первый ас по вопросам спорта, и кулаки у него пухлые, похожи на сытую кулебяку. — Весь вопрос — во имя чего статья?
«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной.
Куда идет Россия и что там происходит? Этот вопрос не дает покоя не только моим соотечественникам. Он держит в напряжении весь мир.Эта книга о мучительных родах демократии и драме российского парламента.Эта книга о власти персонифицированной, о Борисе Ельцине и его окружении.И все-таки эта книга не о короле, а, скорее, о свите короля.Эта книга писалась, сопутствуя событиям, случившимся в России за последние три года. Автор книги находился в эпицентре событий, он их участник.Возможно, вскоре герои книги станут вершителями будущего России, но возможно и другое — их смоет волной следующей смуты.Сталин — в прошлом; Хрущев — в прошлом; Брежнев — в прошлом; Горбачев — историческая данность; Ельцин — в настоящем.Кто следующий?!
Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос.
В своих новых произведениях — повести «Свадебный марш Мендельсона» и романе «Орфей не приносит счастья» — писатель остается верен своей нравственной теме: человек сам ответствен за собственное счастье и счастье окружающих. В любви эта ответственность взаимна. Истина, казалось бы, столь простая приходит к героям О. Попцова, когда им уже за тридцать, и потому постигается высокой ценой. События романа и повести происходят в наши дни в Москве.
Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях.
Писатель, политолог, журналист Олег Попцов, бывший руководитель Российского телевидения, — один из тех людей, которым известны тайны мира сего. В своей книге «Хроники времен царя Бориса» он рассказывал о тайнах ельцинской эпохи. Новая книга О. М. Попцова посвящена эпохе Путина и обстоятельствам его прихода к власти. В 2000 г. О. Попцов был назначен Генеральным директором ОАО «ТВ Центр», а спустя 6 лет совет директоров освобождает его от занимаемой должности в связи с истечением срока контракта — такова официальная версия.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».